Танат выбежал из яранги и бросился в оленье стадо. Он уже не обращал внимания на свои мокрые торбаза, на разлетающийся под ногами мокрый снег.
— Отец! — закричал он еще издали. — Отец! Сделай что-нибудь! Спаси нашу девочку! Я умоляю тебя! Ты ведь можешь, если очень захочешь! Если Тутынэ умрет, я тоже умру…
— Не говори так! Человеческой жизнью могут распоряжаться только боги, потому что только они даруют ее человеку, — сдержанно произнес Ринто и пошел за сыном в стойбище.
В яранге он лишь кинул мимолетный взгляд на больную девочку, на ее почерневшую от горя и переживаний мать.
Шаманские облачения от долгого хранения усохли и расправлялись с трудом. Золотистая пыль заблистала в отблесках костра в чоттагине, в солнечных лучах, пробившихся сквозь невидимые ранее малые и большие отверстия прохудившегося за зиму рэтэма.
По обычаю камлание происходило в пологе, в полной темноте. Сначала за толстой меховой занавесью ничего не было слышно, и в яранге оставался лишь один звук, вырывавшийся через дымовое отверстие в конусе шатра, вслед за солнечными лучами — полный страдания и невыразимого горя детский плач.
От неожиданного грома бубна зашаталась вся яранга. Трудно было поверить, что его источником была лишь туго натянутая на деревянный обруч кожа моржового желудка. Гром то нарастал, то утихал, вырываясь из тесноты тундрового жилища на простор открытой весенней тундры. Время от времени в этот грохот встревало высокое, тонкое песнопение, скорее похожее на протяжный стон из глубины человеческого тела. Потом все обрывалось, доносилось лишь невнятное бормотание, в котором угадывался голос Ринто.
И вдруг рванул такой истошный крик, что даже больная притихла на какое-то мгновение. Крик постепенно перешел на ровное мелодичное пение, сопровождаемое аккомпанементом бубна. Будто не один бубен там, в темноте полога, а несколько, да и голоса слышались не только Ринто. Слова не различались. Вслушиваясь, Анна пыталась что-то понять, но тщетно: голоса, слова, рокотание бубна, мелодия, все сливалось.
Должно быть, все продолжалось несколько часов, потому что низкое солнце уже прямо смотрело на вход в ярангу.
Там, в пологе, наступила тишина. Немного погодя Анна посмотрела на ребенка. Девочка тоже затихла, заснула, хотя на ее лице все еще оставалось выражение глубокого страдания.
— Он там заснул, — Вэльвунэ кивнула в сторону полога.
— Зачем? — вырвалось у Анны.
— Так надо, — тихо сказал Танат и взял руку жены.
