Скитания Анны Одинцовой | страница 61
Пищу готовили наскоро, иногда приносили из стойбища. Чаще всего это делала Катя, для которой лишнее свидание с любимым было всегда желанным. Она подбегала к Танату с радостной улыбкой, которая тут же гасла, когда она слышала вопрос о самочувствии маленькой Тутынэ и ее матери.
— Ребенок как ребенок, ничего особенного, — равнодушно и отчужденно сообщала Катя. — Только и знает сосать белую грудь.
Она так никому еще, кроме матери, и не открыла своего состояния, боясь сглазить, спугнуть зарождающуюся новую жизнь внутри себя.
Пурга ударила на двадцатый день после начала отела. Ветер уже не мог поднять талый, слежавшийся снег. Телят с важенками перегнали в узкое ущелье, хотя корма под толстым слоем снега было немного. Мужчины не уходили от оленей, похудели, осунулись, но все же урожай новых оленят был спасен.
В день, когда утих ветер и разошлись тучи, яростное весеннее солнце обрушилось на тундру, и из-под снежных склонов потекли ручьи. Вода пропитала снег. За короткую ночь, пока не было солнца, образовывалась ледяная корка. Пришла новая забота — сберечь оленьи копытца от порезов.
Пришел черед Танату ночевать в яранге. Он медленно шел по распадку, хлопая мокрыми торбазами по талому снегу. Сзади протянулась цепочка наполненных синей водой следов. Хотя ноги заледенели, да и все тело ломило от усталости и томительного желания поскорее лечь в мягкую, теплую оленью постель, порой он чувствовал и жажду по белому телу своей первой жены.
Еще издали, с высокого берега не проснувшегося ручья, Танат услышал детский плач, который не ослабевал, а все более усиливался. В этом плаче чувствовался не обычный детский, требовательный каприз, а глубокое страдание и тоска.
Танат вошел в дымный чоттагин и, когда глаза привыкли к полутьме, увидел в изголовье своего семейного полога Анну с плачущим ребенком на коленях. Она пыталась сунуть младенцу свою грудь, но маленькое, красное от натуги личико отворачивалось от темного соска с белыми капельками молока.
— Ну что ты плачешь? Ну что с тобой? — причитала Анна. — Пососи молочка, может быть, легче станет… Ой, ты моя несчастная, за что тебе такие страдания?
С распущенными, всклокоченными и грязными волосами, с покрасневшими от бессонницы глазами, Анна мало напоминала юную золотоволосую тангитанку на припайном льду Уэленского берега.
— Что случилось?
— Тутынэ заболела… Не берет грудь, вся горит, бедненькая.
Танат вопросительно посмотрел на свою мать.
— Я испробовала все средства, все травы, собранные еще на берегу Уэленской лагуны. Ничего не помогает, девочке все хуже.