…в хижине из тростника и бамбука за низким столиком, поджав ноги, сидели несколько человек с желтой кожей, угловатыми скулами и узкими глазами. Одни жестикулировали над картой и рисовали какой-то план, другие снаряжали оружие. У плетеной колыбели сидела худая женщина с седыми клоками волос. Гримасы корежили ее лицо: она плакала без слез. В колыбели лежал ребенок — скелет, обтянутый кожей. Сухой рот его был открыт, а глаза, провалившиеся в глазницы, полузакрыты, — он стонал. Иногда люди, перекрикивая шум дождя, обменивались резкими словами, взглядами, жестами, из которых спело: Взорвать! Сжечь! Отомстить! Убить!
Белый Аист, преодолевая сопротивление электрических нитей, рванул крыльями вниз. Сноп грозовых разрядов обрушился на плантации возле хижины, одна из огненных нитей достигла высокой акации, которая рухнула, едва не задев крышу жилища. Следующим движением сам Аист такой же белой горячей стрелой устремился вниз. Мгновение — и его мощный клюв легко пробил брешь в покатой крыше хижины, его тело, врываясь внутрь, разбило непрочную конструкцию, разбросало бамбуковые жерди и тростниковые снопы. Шум разрухи смешался с воплями ужаса. Аист когтистыми лапами выхватил из колыбели ребенка и, ломая остатки крыши, с гулкими ударами мощных крыл отдался в небо, в голубую прогалину между черных туч…
Его когти не причиняли ребенку вреда — лапы превратились в нежные руки, в которых мальчик быстро успокоился. Он так и нес в небесах дитя спящим, лицом кверху, — благодаря этому имея возможность смотреть на то, как меняется маленький терпелец. Очень скоро с лика ребенка сошло страдальческое выражение. Посвежели, налились щеки, порозовели губы, он заулыбался во сне. По мере того как они летели, менялось лицо ребенка: разрез глаз, цвет кожи и волос, форма скул… Аист понимал, что каждая местность, не меняя сути, дает свою картинку. Это его забавляло, и он даже затеял игру: замедлял движение — останавливалось изменение облика ребенка; возвращался, повторяя путь, затем подавал совсем в иную сторону. Чудесным образом менялись картинки. Он почувствовал себя небесным художником, ваяющем теперь уже нужный образ. Когда заданный им лик был готов: глазки (в чуть приоткрытые щелки было видно, что они голубые), слегка вьющиеся русые волосы, бровки изогнутыми тонкими крылышками, — он несколькими короткими зигзагами добился маленькой родинки на правой щеке. Это был венец его творения. Именно здесь он должен был состояться, потому что Аист находился у цели своего пути — над устрашенным городом, боящимся самого себя. В этот момент творческого удовлетворения и осознания своей цели он почувствовал усталость. Смеркалось. Он сбавил скорость и наконец закружил малыми кругами над намеченной местностью.
