Но… «Начни с себя» — как скучно! А ведь хочется чудес! Вот если бы я мог сотворить нечто сущее, — пожирателя, истлевателя зла!.. Это и было бы сильнейшим добром (если такой эпитет приемлем для понятия добра, неисчислимого понятия!)
…Зимой гнездо вместе с упрямым Аистом превратилось в снежную берложку, которая покачивалась на холодном воющем ветру. Он, пернатый невольник, был еще жив и иногда открывал глаза и через силу смотрел на белый колючий мир, убивающий постоянством пейзажа, в маленькую амбразурку возле дырочек клюва, самым концом вмерзшего в сугроб. В это время он чувствовал в своей груди слабые, редкие, неритмичные стуки, похожие на уроны тяжелых капель на гулкую поверхность. Наверное, это было сердце, которое, казалось, просыпалось вместе с ним и нагоняло счет назначенного времени, после которого закипит кровь, спадут оковы, и Аист белой горячей стрелой полетит к заветной цели. Если раньше не умрет.
Молодая женщина… Она имеет облик моей жены в молодом варианте, когда мы только что познакомились. Как мне назвать ее? Быть может, одарить ее и именем жены, — в чем-то главном, а не только фигурами и лицами, они похожи друг на друга. А именно, по авторскому замыслу, — в страданиях: одна в свое время прошла через унизительную нелюбовь, другая обитает в беспросветном ожидании материнства. Но мне не хочется нарекать молодую женщину именем, благодать которого, увы, небесспорна. И вот суть сомнения: счастлива ли та, чье имя я желал бы заимствовать, любимая мной, человеком страдающим (одним с литературной героиней недугом)? Впрочем, я отвлекся. Назову сюжетную приму просто — Молодая Женщина. Таким решением она избавлена от инородных провинностей, в данной, несостоявшейся версии имени, — провинностей автора и его супруги.
Итак, Молодая Женщина еще не знала за собой никакого греха. Поэтому она просто выходила к людным местам, искала неимущих, подавала им. А в подворотнях кормила голубей, бродячих собак и кошек. Это были ее добрые дела. Что еще она могла сделать?.. Ей совсем не нужно было исправляться, она была воспитана в лучших человеческих традициях. Никто не мог упрекнуть Молодую Женщину в невежливости, неучтивости, неуступчивости. И это же воспитание не позволяло ей, для достижения цели, ставить свечки в храмах, мазать жиром уста идолов или идти к колдуньям для «снятия порчи». Она трезво полагала, что чистая совесть — лучшее божество, и что одними мольбами, причитаниями, пришептываниями не задобрить святое и не унять темное.
