Не скажу, что с кухни Игорь Игнатьевич возвратился с сияющим лицом. Но он тоже поздоровался с каждым за руку, рукопожатье было плотным, не таким: сунул палец, как в холодную воду, и скорее назад; испытующе осмотрел шайку:
— Значит, в люди собрались?
Мы как-то не нашлись с ответом, даже Гражданин замешкался, молчание затягивалось, и, почуяв неладное, из кухни на минуту вывернулась Нина Васильевна:
— Ты сам говорил, что Россия сильна провинцией…
На смотрах во время приветствий большого командования слова «Здрам…жлам» первыми выдыхают взводные лейтенанты — они не выдерживают особенной, тягучей тишины, заминки, что наступает перед обвалом солдатской здравицы, от которого рушатся с карнизов гладючие, как лошади, полковые голуби; им кажется, что солдаты вот-вот «передержат», и в этой передержке они чутким нутром младших офицеров прозревают всякие служебные неприятности, о которых солдат по простоте душевной и не догадывается.
Игорь Игнатьевич никак не ответил на выдох Нины Васильевны, но по легкому движению бровей заметно, что он ему приятен. Это движение можно истолковать как слабый — после обвала — всплеск генеральской души:
— Хорошо здороваетесь, товарищи солдаты!
Изменчива ж военная фортуна! Нина Васильевна сняла яркий, в цветах, тесно обнимавший ее фартук и оказалась разжалованной — в простенькой, выгоревшей, родимой лейтенантской «пэша»…
И все же контакт с Игорем Игнатьевичем у нас никак не налаживался. Когда с кухни наконец, шпаря дальнобойным, щекочущим ноздри ароматом (его запахи и раньше вносили в наши ряды известную сумятицу), выплыл ужин и празднично утвердился в центре комнаты, Игорь Игнатьевич вновь и вновь честно, не отлынивая, заговаривал с нами. Но мы были неловки, отвечали невпопад, попытки Нины Васильевны спасти положение успеха не имели. Мы были голодны, и так же, как есть, нам самым жестоким образом хотелось спать. Наше замешательство усугублялось и тем, что мы узнали: Игорь Игнатьевич — известный ученый-биолог, биология тогда ворвалась в моду, у всех на устах были имена Вавилова, Дубинина, а слово «генетика», сбросив уздечки кавычек, вообще заскакало, взбрыкивая, галопом. Говорить о биологии мы были не в силах (да и что мы знали о ней!), а житейского разговора не получалось. Будь Игорь Игнатьевич поверхностнее в своих вопросах, разговор, может, и сложился бы, но он спрашивал без дураков: зачем в Москву, куда в Москву, почему именно в Москву (кто б нам самим ответил на эти вопросы!). Кухонную установку Игорь Игнатьевич отрабатывал на совесть. Это нас и погубило.
