— Вот напугала, скотина рогатая! — произнёс генерал, и, чуть посторонившись, снова вляпался в лепёшку. Правая нога, обмазанная вонючим зелёным желе, предательски заскользила по мокрой от росы траве, и опора свободолюбивой монархии, нелепо взмахнув руками, рухнул прямо на свежее коровье дерьмо. И надо же такому случиться, именно в эту минуту из тумана послышался грозный окрик:
— Стой, кто идёт! Сказывай пароль, не то стрельну!
— Неправильно, неправильно! — поднимаясь и брезгливо вытирая платком перепачканное платье, отозвался генерал. — Первая команда подана правильно, а всё остальное отсебятина! Незнание уста...
— Ты счас у меня Господу свой устав глаголить будешь! — в тумане зло лязгнул затвор.
— Стреляй, стреляй, Семёныч, больно справные у него боты и одёжа, — подбадривающе раздалось где-то сбоку.
— Не сметь, я сам Воробейчиков...
— Да мне всё одно, что воробей, что куропатка, что какой крокодил, руки в гору вздымай и иди до мене.
Не известно, чем бы завершилась эта конфузия, не подоспей к месту стычки генеральская охрана.
«Всё же хоть и коряво, но служба на подступах к Чулыму поставлена неплохо, — отметил про себя старый вояка, умывшись холодной колодезной водой и вытираясь чистым вышивным рушником.
— А скажи ты мне, служивый, кто у вас воинский начальник? — возвращая полотенце, поинтересовался главком.
— Так, вестимо ж, их сокородие оберкаптинармус Званский, комендант местной крепости! За ним уже мной и посыльный снаряжён.
— Хорошо, молодец! А звать как?
— Кого-сь, коменданта? Так Прохом... Звиняйте, Прохором Захаровичем.
— Да нет, тебя, воин, как зовут? — оглядывая здоровенного детину, спросил Наместник, подставив вытянутые назад руки новому, принесённому из обоза мундиру с золотыми генеральскими погонами.
— Мяне-то Опанасом Вановичем Джексенко кличут...
— Рядовой Джексон! — застегнувшись на все золотые пуговицы, громогласно возвестил генерал, — за рвение и проявленную бдительность присваиваю тебе очередное воинское звание подъефрейтор. Служи, сынок, глядишь, как и я, до генерала дослужишься.
— Служу мировому добру!
Большое служебное совещание было назначено в солдатском клубе Чулымской крепости, на которое, кроме местного начальства, ввиду важности и особой секретности вопроса, были также приглашены окрестные помещики, духовенство, поэты, и единственный местный композитор, для запечатления, так сказать, монументальности момента.
Конечно, называть клубом длинную приземистую избу было бы слишком смело, но чего-чего, а смелости нашей армии в тылу, да ещё и в мирное время, не занимать. Правда о клубе заключалась в том, что изба эта была многофункциональной и использовалась всякий раз по разному назначению: то для передержки молодняка в особо лютые зимы, то как казарма, то отдавалась под общежитие молодым специалистам, то под приют для туристов, промышлявших сбором дикоросов, в основном анаши, то действовала как клуб, а одно время даже была лазаретом и столовой в одном лице. Старанием местных и прибывших начальников, к обеду её привели в надлежащий культурному заведению вид. Над входом вывесили флаги и портрет Августейшего Демократа. Местные остряки и злословы прыскали в кулак, дескать, больно уж на портрете нынешний Преемник похож аж на позапрошлого, но всё это не из-за крамолы какой или вредности, а исключительно по причине местной скуки и бедности светской жизни.
