Она требует, чтобы мы поужинали сегодня вместе, и, прежде чем мне удается придумать правдоподобную ложь, приемлемое оправдание, она говорит:
– Патрик, где ты был вчера вечером?
Я медлю.
– А что такое? А где ты была? – спрашиваю я, жадно глотая из литровой бутылки «Эвиан», все еще слегка потея после дневной тренировки.
– Ругалась с портье в «Карлайле», – говорит она, голос довольно ошалевший. – Скажи мне, Патрик, где ты был?
– А из-за чего ты с ним ругалась? – спрашиваю я.
– Патрик! – произносит она требовательно.
– Да, я тут, – говорю я через минуту.
– Патрик, это не важно. В моей комнате телефон только с одной линией, и никаких звонков на него не было, – говорит она. – Где ты был?
– Я… болтался по видеопрокатам, – отвечаю я и, довольный своей сообразительностью, сам себе пожимаю руку, прижав телефонную трубку подбородком.
– Я хотела прийти, – говорит она писклявым, девчоночьим голосом. – Мне было страшно. Мне и сейчас страшно. Разве ты не слышишь по голосу?
– Вообще-то, слышу что угодно, только не это.
– Нет, Патрик, серьезно. Я просто в ужасе, – говорит она. – Меня трясет. Я дрожу как лист осиновый. Спроси Миа, мою массажистку. Даже она сказала, что я была напряжена.
– Ну, – говорю я, – ты все равно бы не могла прийти.
– Милый, почему нет? – ноет она, потом обращается к кому-то, кто только что вошел в ее номер: – Перевезите ближе к окну… нет, к тому окну… и вы можете мне сказать, где эта проклятая массажистка?
– Потому что голова твоей соседки была у меня в морозильнике, – зеваю я, потягиваясь. – Слушай. Ужинаем? Где? Ты меня слышишь?
В восемь тридцать мы сидим напротив друг друга в «Баркадии». На Эвелин жакет из вискозы от Anne Klein, юбка из шерстяного крепа, шелковая блузка из Bonwit’s, антикварные золотые с агатом серьги из James Robinson, которые стоят примерно четыре тысячи долларов. На мне двубортный костюм, шелковая сорочка с ткаными полосами, шелковый галстук с узором и кожаные туфли, все от Gianni Versace. Я так и не отказался от столика в «Черепахах» и не сообщил Кортни, что не приду, так что она, вероятно, появилась там около четверти девятого, в полном замешательстве, и если она не принимала сегодня элавил, то, вероятно, она в бешенстве, и над этим фактом (а вовсе не над бутылкой «Кристала», которую заказала Эвелин, добавив потом к шампанскому кассис) я громко смеюсь.
Бóльшую часть дня я провел, покупая себе первые рождественские подарки: пару больших ножниц я купил в аптеке рядом с городским советом, нож для распечатывания писем – в Hammacher Schlemmer, нож для сыра – в Bloomingdale’s (он сочетается с доской для сыра, которую Джин, моя секретарша, влюбленная в меня, оставила на моем столе, пока я был на заседании). Сегодня утром «Шоу Патти Винтерс» было о ядерной войне, и, по мнению комиссии экспертов, шансы того, что она начнется в течение ближайшего месяца, довольно велики. Лицо Эвелин кажется белым как мел, ее рот очерчен фиолетовой губной помадой, что создает какой-то пугающий эффект, и я понимаю, что Эвелин с некоторым запозданием приняла совет Тима Прайса перестать пользоваться лосьоном для загара. Вместо того чтобы заговорить об этом и выслушать в ответ, как она тупо будет это отрицать, я спрашиваю ее о Мередит, подруге Тима, которую по причинам, всегда остававшимся для меня неясными, Эвелин недолюбливает. В черном списке Эвелин есть и Кортни, но причины тут понятнее – слухи обо мне и Кортни.
