— Юрий — хороший парень. Наша гордость. Три премии. Наш художник. Аттестат у него тоже хороший. Характеристика отличная.
«Наш». Я повторяю это слово про себя несколько раз. Пытаюсь отгородиться им, как щитом, от двух других слов — «мама», «бабушка». Отвечаю мысленно директору: «Вот так всегда. Когда о тебе говорят, что ты чей-то, ты не свой. Ты — их, детдомовский. А эти люди? Они тоже могут сказать: „Наш"?»
Директриса молчит. Все молчат. Мне интересно, смотрят ли они на меня, но я продолжаю разглядывать мыски кроссовок. По-моему, они стали вести какую-то свою игру: то двигаются влево-вправо, то пристукивают. Чувствую, как уши предательски краснеют, они всегда проделывают этот фокус, когда я волнуюсь.
— Юра, ты домой поедешь? К родителям?
Кроссовки вдруг остановились. Прилипли к полу. Я пытаюсь пошевелить ногой, но ничего не получается. Приклеились. Надо что-то отвечать.
Выдавливаю:
— Угу.
— Вот и славно. Сходи к ребятам. Попрощайся и собери вещи. Ольга Борисовна тебя ждет. Специально пришла, хотя у нее и выходной.
Ольга Борисовна ждет меня внизу, напротив двери. Той двери, которую я открывал и закрывал миллион раз за эти годы. Дверь детдома. Обычная такая дверь, обитая деревянными дощечками. Потом, годы спустя, ее заменят на металлическую, но это ничего не изменит. Она все равно останется дверью в казенный дом.
Моя Ириска (жена), узнав, как я нашел семью, сказала: «А я бы не простила! И не пошла к ним». Не прощать мне даже в голову не приходило. Все эти годы я думал, что я один, как луна на небе. Когда-то Лешка, глядя на желтую, как спелая дыня, луну, сказал: «Эх, купить бы билет до Луны. И смотаться отсюда навсегда».
Я складывал вещи в подаренный Николаем Петровичем большой походный рюкзак. Кстати, я до сих пор беру этот рюкзак с собой на рыбалку. Акварель и кисти отправляются в накладной карман, свитер, старые джинсы, две рубашки, куртка, фотографии и рисунки ложатся в рюкзак. Мольберт я несу в руках как самое ценное. Дядя Коля сдержал обещание и привез мне в подарок мольберт, настоящий, как у художников.
— Юр, ты, если что, забегай. Всегда рады тебе будем. Ни пуха тебе ни пера! — Воспитатели вышли проводить и взглянуть на мою мать.
Я жму руки ребятам. А язык словно к нёбу прилип. В мыслях завис ответ: «К черту!» Неужели я уезжаю отсюда навсегда?..
Мы ехали в машине молча. Вдоль дороги пробегали поля, посадки, поселки. Мне казалось,
что за окном ничего не меняется: одинаковые тополя стоят вдоль трассы. Совсем как мы, детдомовцы. Младших всегда водили в столовую строем. Парами. Эти деревья тоже стоят парами. Я не знал, о чем спросить мать. И надо ли?
