Билет до Луны | страница 28

Открыли первую страницу. Снедало любопытство. Неровные строчки, написанные кривым детским почерком, сообщали обо всем, что происходило в течение каждого дня. День за днем, строчка за строчкой приближали дневник к казни. Сначала мы просто хотели сжечь тетрадку с кляузами, но потом поняли, что этого будет мало. Утром весь детдом пришел в младшую группу на экскурсию. Стены в тамошнем туалете были оклеены разорванными бумажными страницами. Крашенные голубым двери были увешаны листками из казненной тетради. Это было очень похоже на доску объявлений. Над «доской» красовалась нарисованная помадой (мы еще давно стащили тюбик из кармана пальто Водянки) надпись: «Доносчикам первый кнут!»

Воспитанникам полагался досуг: всякие часы общения, мероприятия в музыкальном зале и прочее. Среди этого прочего запланировали однажды игру по мотивам популярного тогда телешоу «Любовь с первого взгляда». Люба Шахова конечно же оказалась среди участниц. А я был просто зрителем. Успокаивало то, что сама Люба смотрела на это как на игру, и только. Сердце ее было свободно.

— Вопрос девочкам-участницам. Кто из игроков любит красный цвет? — ведущая зачитывает вопросы.

— Кто-кто! Борман, конечно, — из зала отвечают быстрее, чем сидящие в креслах шесть участников игры.

— Двиньте кто-нибудь Чистотела. Ишь ты, умный! Не тебе вопрос! — Ирку подсказка разозлила, она и сама знала ответ, но пока успела ответить только на один вопрос.

— Тихо в зале! Будут и вам задания. Игра со зрителями потом.

— Потом суп с котом. А призы будут?

— Будут. Чухрай, ну помолчи ты, в самом деле! Внимание, вот три рисунка. На них абрисы рук участниц, которые они сами разрисовали. Угадайте, где чья рука.

— А нам? — Зал тоже хочет рассматривать рисунки.

На листках обведены три левые руки. Девчонки пририсовали кольца и перстни, браслеты. На ногтях — разноцветный маникюр. Валину руку я узнал бы сразу. У нее тонкие, длинные, музыкальные пальцы. И никакие пририсованные кольца меня не обманут.

Борман ошибся. И остальные тоже ошибаются. Зал снова оживился. Я смотрю на Любу.

Стены растворились. Я перестал слышать шутки и следующие вопросы. Февраль сменился весной, как в сказке «Двенадцать месяцев». Люба стоит напротив входной двери. Грустная. Молчаливая. Из-под серой вязаной шапки выбилась непослушная челка. Глаза… Они такие, что у меня захватывает дух. В глазах — небеса. Какая-то строчка из стихотворения стучит и стучит в мозгу. Или не строчка. Это стучит сердце. Я думаю: «Как ей тяжело, наверное. Откуда она? Из другого детдома или из домашних? Конечно, из домашних. На ней печать той, другой жизни. Нездешней. Потому и затаились в ее глазах тоска и страх».