В начале мая Энрико велел Марио и Пунцо начать собираться в дорогу, а Фучито укладывать ноты. Он часто сиживал за роялем, просматривая стопки нот, которые ему прислали во время болезни, и тихонько насвистывал. Как-то раз я увидела, как он писал что-то в чековой книжке, с трудом держа ручку между большим и указательным пальцами. Рядом лежала пара желтых перчаток.
— Только она не желает поправляться, — сказал он, глядя на свою трясущуюся руку. - Я буду носить перчатки. Никто не сможет понять причину, и все будут говорить: «Странный человек Карузо. Он носит дома перчатки». Тебе нравится эта мысль?
Он не подозревал, что не только рука, но и все его тело сильно изменилось. Одно плечо опустилось, и оттого, что он не мог стоять прямо, он казался ниже на несколько дюймов. Лицо осунулось и постарело. Движения стали медленными и осторожными, как будто он постоянно боялся боли.
— Я плачу врачам, — сказал он как-то, — но не вижу счета от моего главного доктора. Он не приходит больше.
— Я не хочу даже думать о нем, — сказала я.
— Но я должен ему чем-то отплатить, Дора. Он старался делать добро. Мы пойдем к ювелиру, и я куплю его жене подарок на сумму в 15 000 долларов. Это меньше, чем я плачу другим врачам.
Известие о том, что Карузо впервые выйдет из дома, быстро распространилось, и когда мы вышли из лифта, нас ждала толпа, собравшаяся приветствовать Энрико. Он медленно шел, опираясь на мою руку, и улыбался. Полицейский старался удержать людей, собравшихся на улице.
— Милые люди, — сказал Энрико, — они не забыли меня.
Он не знал еще, как весь мир был взволнован его болезнью,
так как ему не разрешали показывать письма и телеграммы, полученные за прошедшие пять месяцев.
— Сначала мы пойдем в театр, — сказал Энрико.
На пути к «Метрополитен» сотни людей узнавали и приветствовали его. Он выглядел прежним Карузо, когда здоровался с поздравлявшими его служащими театра. Он держался прямо, а голос звучал уверенно. Король оперы вернулся к своим подданным.
В ювелирном магазине, пока он выбирал, что купить, я увидела маленькую платиновую цепочку, ценой в сто долларов, очень подходившую к часам, которые он привез мне из Гаваны. Я спросила его, не сможет ли он купить мне ее. Он ответил не сразу.
— Дора, дорогая. Ты знаешь, что я не пел всю зиму. У меня много расходов: я должен платить докторам...
— О, Рико! Мне совсем не нужна эта цепочка. Пожалуйста, не думай об этом.
Я сгорала от стыда, что оказалась такой безрассудной, когда ему предстояло оплачивать такие огромные счета. Я буквально ненавидела себя, пока ждала его в машине. Выйдя из магазина, Энрико предложил погулять полчаса. В парке он вынул из кармана коробочку.
