— Как много людей молятся за меня... Странно.
Он часто говорил о поездке в Италию, просматривая ботанические справочники и выбирая, что посадить в саду в Синье. Названия цветов, которые он собирался выращивать, он сообщал Мартино по телеграфу. Ему доставляло радость рассказывать о родной стране, о ее цветущих полях, о спокойной деревенской жизни. Я вспомнила, как однажды мы шли с ним по дороге над Неаполитанским заливом и увидели мальчика, очень славного, но грязного и плохо одетого. Увидев нас, он протянул руку, прося подаяния.
— А если я не дам тебе денег, что тогда? — спросил Энрико.
— У меня останется солнце, синьор.
Этот мальчик был частью той Италии, по которой тосковал Карузо.
Как-то днем, когда я играла с Глорией, вошла медсестра, держа в руках термометр.
— Сколько? — спросила я.
— 39,5.
Я послала за врачами. Доктор Эрдман определил, что образовался глубокий абсцесс в подреберной области, вызванный просачиванием содержимого из плевральной полости. Он решил снова оперировать, но на этот раз без наркоза, потому что сердце у Энрико стало совсем слабым. Я ужаснулась.
— Это будет не очень тяжело?
— Не знаю. Сделаю все, что смогу, — ответил он.
Когда я рассказала об этом Энрико, он со слезами на глазах умолял не разрешать терзать его снова. Пока врачи готовили инструменты, я стояла перед ним на коленях, глядя на его измученное лицо. Две сестры держали его нош, а я голову. Доктор Эрдман ввел кокаин, подождал, пока он подействует, затем взял скальпель... Энрико душераздирающе закричал.
Через несколько минут абсцесс был вскрыт, а рана протампонирована. Спустя сутки температура стала нормальной, и в течение двух дней он чувствовал себя хорошо. Но на следующей неделе образовался новый абсцесс. Снова последовала операция, а через десять дней еще одна. Лишь любовь придавала мне мужества, и я присутствовала при каждой операции. Четвертый абсцесс оказалось трудно обнаружить, и мучения Энрико были нечеловеческими. Но даже в крике его голос звучал великолепно. Когда хирург решил отложить вмешательство на следующий день и забинтовал рану, Энрико посмотрел на него измученными глазами.
— Спасибо. Простите.
Слезы текли по щекам врача, пожимавшего протянутую Энрико руку.
Ночью у Энрико скакала температура, и его состояние резко ухудшилось. Около двух часов ночи, когда я находилась в студии, стараясь разобраться в показаниях термометра, вошел доктор Стелла и позвал меня:
— Скорее, миссис Карузо. Плохо с сердцем. Он может умереть. Не испугайте его.
