— Я Иисус Христос. Я пришел, чтобы повидаться с Карузо.
— Вам надо поговорить с его секретарем, — ответила я и послала за Дзирато. Этот случай подсказал мне, что надо поставить у дверей охрану, и я вспомнила о человеке, который стал бы охранять Энрико, не щадя своей жизни. Это был старый Скол — глава клаки «Метрополитен» по вечерам и мастер по производству зонтиков днем. Я не знала человека, который любил бы Карузо сильнее, чем этот маленький немецкий еврей. После каждого спектакля он ждал Энрико у служебного входа, чтобы открыть дверь его машины и услышать любимый голос:
— А, Скол. Спасибо. Спокойной ночи.
Однажды он был вознагражден. Энрико собирался напеть для компании «Victor» песню «Eli, Eli» на еврейском языке. Мы возвращались тогда в Нью-Йорк поездом, Энрико послал Дзирато, чтобы тот привел Скола в наше купе. Скол сел на край сиденья, ожидая, что скажет Энрико. Со своим длинным, спокойным, плоским лицом и шапкой седых волос он выглядел, словно иллюстрация к старому стихотворению для детей.
— Скол, вы можете научить меня произносить эти слова?
Маленький Скол взял нотный лист, протянутый ему Энрико, и прочел текст.
— Да, могу, синьор Карузо.
Он научил Энрико правильно произносить все слова, затем встал, поклонился и ушел. Заметив выражение гордости и достоинства на его лице, Энрико сказал:
— Скол — мой настоящий друг.
Таков был Скол, на которого пал выбор: ему предстояло сидеть за столом у нашего входа с книгой для записи посетителей. Он перестал быть специалистом по зонтам. Он стал архангелом Михаилом, охраняющим небесные врата.
Когда Энрико настолько окреп, что смог ненадолго вставать с постели, сделали рентгеновские снимки. Они показали, что его левое легкое уплотнено. Естественно, мы скрыли от него этот факт и приняли меры, чтобы он никогда не увидел этих снимков. В самом начале выздоровления он стал жаловаться на странные ощущения в правой руке.
— Что случилось с моими пальцами? — спрашивал он у врачей. — Я чувствую в них покалывание, как в ногах, когда они затекают.
Врачи не могли объяснить этого, а ощущение становилось все тягостней и рука заметно похудела. Я часто замечала, что он удивленно смотрит на свою руку. Он почти никого не принимал и быстро уставал. Однажды я вывезла его в кресле-каталке в сад, расположенный на крыше, но это не доставило ему радости.
— Подожду, пока сам смогу ходить, — сказал он с болью в голосе. С того дня он начал понемногу ходить, опираясь на мою руку. Он рассматривал присланные вещи, висевшие на стене.
