Он любил мороженое, особенно крем-брюле.
Любой зелени он предпочитал укроп.
Он не пил пиво, виски, молоко и чай, но выпивал в день 2-3 бутылки минеральной воды. Иногда он пил немного вина.
Он никогда не жевал жевательную резинку.
Он выкуривал в день две пачки египетских сигарет (всегда с мундштуком).
Он любил детей и собак.
В городе он не держал домашних животных.
На вилле в Синье ни одна птица не сидела в клетке.
В своих владениях он не позволял стрелять певчих птиц.
Ни зеркала, ни бокалы не раскалывались при звуках его голоса, как это утверждали.
Когда он хорошо чувствовал себя, то ложился спать в полночь и спал восемь часов.
Он не дебютировал в качестве баритона.
Он никогда не прибегал к услугам клаки, хотя был в хороших отношениях с главой клаки «Метрополитен» — старым Сколом.
Он пел только в одном любительском спектакле. Это была «Сельская честь» — спектакль, состоявшийся в 1892 году в Неаполе.
Он всегда сохранял итальянское подданство.
Он предпочитал жизнь в Америке жизни в какой-либо другой стране.
Сильные головные боли, которые беспокоили Энрико три месяца тому назад в Мексике, с января снова стали докучать ему. Они не были ежедневными, но достаточно частыми, чтобы держать его нервы в постоянном напряжении. На беду в это время он должен был петь по утрам. Ему приходилось рано вставать, петь упражнения, приводить в порядок горло, надевать костюмы, которых он не любил. Однажды утром, когда ему предстояло петь в «Уолдорфе», он проснулся с сильнейшей головной болью. Вены на его висках вздулись, пульсация шейных артерий была так сильна, что голова дрожала. Он перепробовал десяток воротничков, прежде чем подобрал подходящий. В конце концов он сказал:
— Мне надо лечь.
Глаза его были воспалены и полузакрыты. Дзирато держал лед у запястья, но это не помогало.
Может, позвонить в дирекцию? — шепнула я Дзирато.
Он отрицательно покачал головой. Энрико немедленно поднялся.
— Идемте. Я должен петь.
Когда он вышел на сцену, на его лице не отражалось и тени страдания. Он спел всю программу и еще несколько вещей на бис. Наконец он сказал:
— Спасибо. Больше я не могу петь. Я не завтракал и поэтому голоден.
Это интимное заявление растрогало публику. Великий певец стал как бы близким знакомым каждого слушателя, я слышала, как, уходя, одна женщина сказана:
Не правда ли, он очарователен?
— Он так мил, и мне кажется, будто я его хорошо знаю, — ответила ее спутница.
Энрико искусно скрыл от публики свое плохое состояние, и никто ничего не заметил.
