— Ну как оно, это самое, там? — не выдержал Галкин.
Сержант прожевал, помедлил и ответил достойно:
— Наступаем.
— Стал быть, ясно, — вмешался Лепик. — А далеко ли продвинулись?
— Угу-у, — промычал сержант.
Оформив его поступление, Сафронов лично повел сержанта в хирургическую палатку. Он мог бы, конечно, и сам заняться этим пострадавшим, но никогда еще не вправлял вывиха, да и от хирургов уже приходил санитар, им тоже не терпелось вступить в дело.
Пока Сафронов переговаривался со Штукиным, пострадавшего раздели и капитан Дорда, осмотрев его, велел улечься сержанту лицом вниз.
— Свесьте руку. Потерпите. Возможно, само вправится.
Сафронов не утерпел, вошел в перевязочную, взглянул на сержанта. Бросились в глаза белое тело и отчетливо загорелые лицо и шея. Казалось, что к этому телу приставлена голова другого человека.
Сафронову стало не по себе от этой мысли, и он снова вернулся к Штукину.
— Возможны всякие варианты, — рассуждал Штукин. — Поступление раненых бывает далеко не равномерным. Определенной цикличности не наблюдается. Тут типичная аритмичность…
Он явно перебарщивал, изображая из себя сверхопытного человека. Сафронову не хотелось возражать. Он еще раз взглянул на сержанта, кивнул хирургам и направился к себе.
Галина Михайловна ожидала предстоящую работу спокойно. За порядком в палатке следила медсестра Настенька, прилежная и славная девушка.
«Ей легче: она некрасивая», — подумала, глядя на свою сестричку, Галина Михайловна, и слова полковника Дроздова, брошенные на прощание, невольно припомнились ей…
До конца дней своих Галина Михайловна не забудет свое прибытие в тот единственный, самый страшный и самый родной для нее отдельный стрелковый батальон.
Сначала ее доставили в штаб полка, которому был придан этот СБ. Еще по дороге они попали под минометный обстрел. Крошки мерзлой земли ударяли по кузову, но, в общем, все обошлось благополучно. Штаб полка — блиндаж, четыре ступеньки вниз, — тоже находился в зоне обстрела. Кругом поднимались черные султаны. И земля дрожала под ногами.
Галина Михайловна находилась как в полусне: все замечала, все видела, но как-то не очень реагировала, словно была уверена, что это ее не касается и ей не угрожает.
Ее принял командир с одной шпалой в петлицах. Когда она неумело и нечетко доложила о прибытии и достала из нагрудного кармана предписание, он прочитал его, поднял очки, точно желая удостовериться, она ли это, и велел вызвать старшего врача. Появился старший врач — длинный, узкий, весь вытянутый, с длинной шеей и маленькой головой, ну как есть жираф. (При этом сравнении на нее, помнится, напал такой смех, что она еле сдержалась, чтобы не прыснуть.) «Жираф» склонился над нею, посмотрел с высоты своего роста удивленным взглядом и переглянулся с очкастым. Тот передал ему предписание. После долгой неловкой паузы «жираф» сказал:
