— Да, два сеанса — и портрет! И каков портрет! — улыбнулся Тургенев, отходя от «Аполлона» и садясь в плетеное кресло.
Александр вышел из-за ширмы во фраке и белом жилете.
— Ну, не знаю, — продолжал Рожалин, — мое мнение, Александр Андреевич, вы тем и берете, что до всего сами доходите, ведь Брюллов вас на эффекты собьет, на внешность. А вы — не то, истинно говорю, у вас душа в каждом мазке положена, мысль положена.
— А по-моему, друзья, одно другому не помеха, когда художники хороши. А художники — оба хороши! — вставил Тургенев, раскачиваясь в кресле. — Я одного опасаюсь, как бы итальянцы не испортили Брюллова своими похвалами.
— Это уж так, — подхватил Рожалин, — сейчас все газетные листки заполнены восторгами и дифирамбами его «Всаднице». Картина — точно: чудо. Но, Александр Андреевич, и вы, Григорий Игнатьевич, ведь пуста эта картина. Она предмет для любования, но не для работы мысли. Истинно говорю. Таким ли должно быть искусство? Да ваш незаконченный «Аполлон» выше всего Брюллова.
Александр и руками всплеснул:
— Зачем же сравнивать, зачем сравнивать? — Он, похоже, испугался, тотчас покраснел, растерялся. — Ах, как у вас, теоретических людей, все решительно выходит. Мы с Григорием пока ученики-с. Нам еще предстоит познавать то, что уже давно понял и постиг Брюллов. Вот вы увидите — сейчас он работает картину, которая всех нас перечеркнет. Да-с. Картина эта — «Последний день Помпеи».
Тут Александр виновато посмотрел на Рожалина и Тургенева: не обидел ли своим возражением. Они добродушно, от души рассмеялись. Даже Павел Кваснин рассмеялся.
— Славно, славно! — сказал Тургенев. — Право, я преклоняюсь перед русскими художниками. Вот кто не теряет времени в Риме. Но все-таки мы все еще робкие ученики. Робко учимся. А у итальянцев надо прежде всего смелости учиться! Возьмите «Диспуту» Рафаэля, «Рай» Тинторетто{34}, «Страшный суд» Микеланджело — их даже картинами не назовешь! На них сотни фигур, каждая — своя страсть, свой огонь! Каждая — каскад жизни! А мы годы пишем малюсенькие картиночки…
Александру понравилось, что Тургенев не возносит его «Аполлона», как Рожалин, а говорит дело. Сразу свое место чувствуешь.
— Русская кисть о себе еще заявит! — уверил Рожалин, глядя с улыбкой на Александра. — Ну, добро. Мы к вам по пути зашли, княгиня Зинаида Александровна нынче собирает у себя всех русских на домашний спектакль. Так что просим пожаловать… И вас, Григорий Игнатьевич, тоже.
