Гости поставили трости и цилиндры, картина тотчас привлекла их внимание.
— Садитесь, господа-с, — Александр подвинул гостям банкетку; кресло. Он не слушал восторгов Рожалина, ему очень любопытен Тургенев — брат осужденного по делу 14 декабря Николая Ивановича Тургенева.
В первые мгновения приезда в Рим казалось, что не услышишь в нем русского слова. Теперь Александр знает: русских здесь множество. И вояжеры, и постоянно живущие — Волконские, Свечины, Чичаговы, Голицыны, Гагарины, Кваснины. Некоторые теперь уж и католиками стали, вот как!
Тургенев — гость в Риме. Есть люди, которые трудно сходятся с другими, таков сам Александр. Тургенев же улыбнется — и с первой минуты свой, близкий, дорогой друг, которому можно открыть сердце. Не зря Карл Брюллов сразу увлекся им и написал превосходный портрет Тургенева. Понятно, отчего у него в Европе уйма друзей и добрых знакомых, а среди них Вальтер Скотт, Александр Гумбольдт, Проспер Мериме, Альфред Мюссе. Он и с Гете был коротко знаком.
Но, конечно, не одной ослепительной, обаятельной улыбкой открывает сердца Александр Иванович. О чем бы ни шел разговор, он повернет его на Россию, расскажет о своем друге Пушкине, который первый в России поэт, заговорит об освобождении крестьян.
Еще до приезда Тургенева в Риме прошел слух о том, что, встретив в Зимнем дворце графа Толстого — председателя Верховного суда, Тургенев сказал ему: «Никогда не пожму руку тому, кто подписал смертный приговор моему брату!»
Александр последнее время ходил на виллу княгини Волконской, чтобы только встретить Тургенева, а вот теперь он и сам пришел в студию.
— Вы словно знали, что мы нагрянем, — выставили работы, — сказал Рожалин.
— Такая же выставка этажом пониже — в моей мастерской, — усмехнулся Григорий Лапченко.
— Мы с Григорием поджидали Карла Павловича Брюллова. Он обещался. Да вот уж два часа минуло после назначенного времени. Видно, дела не позволили прийти… — Александр тоже усмехнулся. В самом деле это весело — пообещать и не прийти. Он ушел за ширму снять свою рабочую блузу, неловко перед Тургеневым выглядеть замарашкой.
— Помилуйте, Александр Андреевич, да на что вам Брюллов еще? Ведь у вас в советчиках какие художники — Торвальдсен, Камуччини, Овербек! Что Брюллов-то вам этакое подскажет-посоветует? — недоумевал Рожалин. Александр едва ширму не уронил.
— Как вы, Николай Матвеевич, можете говорить это? Ведь он — Геркулес среди нынешних-то мастеров. Вот и Александр Иванович может подтвердить. Нет, нет. Его слово для нас с Григорием много значит-с.
