— Ах, Сережа, Сережа, экий ты, право.
Сережа разревелся. Саша подхватил его на руки.
— Что ты, что ты! Я еще нарисую. Не плачь.
Он поцеловал Сережу, потом вместе с ним нырнул под одеяло.
— Это я виноват. Я оставил альбом раскрытым, потому что забыл, какой ты у нас разбойник. Сережа, душа моя, расти быстрее, вместе будем рисовать.
— Я разве буду художником?
— Конечно! Мы с тобой напишем много картин. Как батюшка наш… Хочешь, расскажу тебе, какую я картину написал? Вот слушай. Давным-давно был на свете такой город — Троя…
Саше весело было рассказывать Сереже о Троянской войне. Он любил Гомерову «Илиаду», любил Патрокла, Ахилла, троянца Гектора, сразившего Патрокла, он живо представлял ярость Ахилла, который в поединке убил Гектора, а потом велел тело Гектора привязать к хвостам коней и гонять их по полю. Так Ахилл мстил за смерть Патрокла.
Для своей картины Саша взял тот момент, когда в шатер Ахилла богом Гермесом был перенесен отец Гектора — царь Трои — Приам. Приам просил у Ахилла тело сына, чтобы похоронить его. Велик был гнев Ахилла, но и любовь Приама к сыну была велика, раз он не побоялся прийти к врагу своему, не побоялся унижения. И Ахилл отдал ему тело Гектора.
— Жалко Гектора, — сказал Сережа.
— Жалко. Он защищал свой город…
— А дальше?
— Дальше, Сережа, я напишу еще картину, да если Большую золотую медаль за нее получу, то меня отправят, как Карла Брюллова, в Рим учиться. А потом ты ко мне приедешь. Приедешь?
Сережа глубоко и серьезно вздохнул, ответил не сразу:
— Приеду.
Саша спрыгнул с постели, оделся, все равно сна теперь уже не будет. Так-то часто бывало. По утрам Сережу, поднимавшегося раньше всех, матушка приводила в Сашину спаленку — здесь для него был приготовлен лист бумаги, на котором он мог выводить, что вздумает, здесь он никому не мешал. Все кончалось тем, что он забирался в постель к Саше, будил его, а сам засыпал. И потом приходилось поднимать Сережу к утренней молитве и завтраку. Завтракали, обедали и ужинали Ивановы всей семьей.
— Я приеду, — повторил Сережа.
— Вот и славно…
Саша еще не закончил одеваться, когда услышал сопенье Сережи. Так и есть — заснул. Ну и кстати. Саша присел к столу и на обороте испорченного эскиза принялся набрасывать группу слушающих Иоанна, забыв батюшкино предостережение от многофигурных композиций, потому что это весьма и весьма трудная работа…
Была та пора декабрьского утра, когда все уже проснулось, — с улицы доносились голоса водовозов, топот копыт, — но было еще темно, и потому казалось, что до рассвета далеко.
