И тут вспомнилось Андрею Ивановичу недавнее посещение государем Николаем Павловичем академической выставки. Андрей Иванович показывал там неоконченного Кульнева. На картину Андрея Ивановича царь смотрел самое мгновение, тотчас ушел дальше. Андрей Иванович обрадовался этому невниманию. Ему самому бросились в глаза несовершенства картины: темный фон, неудачное положение кульневского коня, крупом вылезшего на первый план. Андрею Ивановичу тогда неловко сделалось.
Так в чем же состоит высочайшее повеление? Да нет, это свое, академическое начальство готовит ему неприятность — в том, что неприятность, Андрей Иванович был уже уверен, — а может, в самом деле что-то исходит от монарха… Правду говорят, царь — не огонь, а лучше не ходить близ него — опалишься. Хоть прав сто раз, хоть ни в чем не виновен.
Вспомнилась тут Андрею Ивановичу картина Александра «Иосиф, толкующий сны». Как верна, верна мысль картины! Воля царя — все в ней заключено.
Андрей Иванович вздохнул. Из-за этой картины с Александром чуть беды не вышло. Увидели злые люди в ней намек на казнь Рылеева и его товарищей.
Ах, как мог тогда отправиться Александр вместо Италии в холодную Сибирь, где томятся сейчас братья Бестужевы, бунтовавшие на Сенатской площади. Бестужевых Андрей Иванович прекрасно знал. Их батюшка, Александр Федосеевич, некогда служил в Академии и жил в ней вместе с семьей. Испугавшись за сына, хотел уж тогда Андрей Иванович хлопотать перед русским посланником в Китае, с которым был знаком, потому что дважды писал образа для церкви Сретенья православного монастыря в Пекине, хотел уж хлопотать об отправке Александра на Восток лет на десять. Думал, может, так убережет его… Слава богу, обошлось, замялось это дело. Оленин не захотел губить Александра, оставил все без последствий.
Что говорить, с воцарением Николая Первого Оленин стал еще суровее: вдруг повыгонял из Академии способных воспитанников, кои принадлежали к низшему сословию — к крепостному. Чуть было не выгнал и Григория Лапченко, любимого ученика Андрея Ивановича. Спасибо, граф Воронцов Михаил Семенович — хозяин Григория — вступился.
Андрей Иванович перечитал записку, потом встал, — Жулька спрыгнула с коленей, заворчав, — походил по комнате, дожидаясь Екатерину Ивановну. Когда она вернулась, сказал:
— Душа моя, Оленин призывает меня поутру для прочтения высочайшего повеления, — голос его неожиданно дрогнул. — Я говорю это потому, что жду беды.
