— Народ, господа, воспитывать надо, — возразил Рылеев. — Строить воксалы, банки…
— Хотя бы бани построить ему, — в скобках заметил Американец.
— Народ воспитанию не подлежит, потому что подлец, — заявил Ржевский.
— …Ликвидировать первым делом безграмотность. Довести до каждого «Полярную звезду».
— Это ты правильно про «Звезду». Неграмотного еще обмануть надо, а грамотный сам обманется, — сказал Толстой. — Ну, что, престолонаследники, с народом делать будем?
— Пороть, пороть и пороть, — стоял на своем Ржевский.
— Вели, голубчик, пускай войдут, — распорядился Рылеев.
Вошел народ, недоверчиво озираясь, кланяясь. Было народу четверо.
— Явите божескую милость… жать пора, а у нас не сеяно. Опустите с Богом в Сибирь, коль мы вам не нады, — разом заговорили трое.
Четвертый продолжал все более недоверчиво озираться.
— Нады-нады, и даже рады вам, — ответил Толстой.
— Снимите хотя бы туман.
— Даровали свободу им. Когда бы сами еще дорвались? — ворчал Ржевский. — Запереть границу на ключ и колючую проволоку.
— Попрали нашу свободу со всех четырех сторон… подперли кольями… туману нагнали… — бормотали трое.
Четвертый прекратил оглядываться и поклонился до самой земли.
— Свобода… Свобода — это, брат… — Похоже, граф и сам не знал точного определения этого слова. — Даже Пушкин не знал, что с ней делать, с свободой. Сломал об нее ямб.
— Может, в Индию вас, сиволапых? — иронически спросил поручик.
— Никак нам нельзя в Индию. Вы уж определите в Сибирь.
— Да что вам за дело в Сибири?
— Река Лир, — ответствовали сиволапые.
* * *
Откуда они про Лир прознали? Рылеев недоумевал, считая Лир чем-то вроде личного микрокосмоса — для себя и в себе.
Вскорости он все спустил, и с первым мужицким этапом отправился за Урал. Платон, таким образом, восторжествовал. Толстой — то ли по Авдотье соскучился, то ли внезапно сообразил, что такой куш, как Россия — тяжкий крест, а не подарок Фортуны — только он быстренько проигрался тож. Ржевский остался один на один с опустевшей страной.
Дело гусарское, государственное. Он покрутил ус, посчитал фишки, пощурился на карту империи. Однако уже через сутки, не вынеся одиночества, запил. Плотно прикрыв окна портьерами, мысленно прокручивая свою беспутную жизнь, которую частично пропил, частично в карты спустил. И сколько времени провел взаперти, он и сам не знал.
Меж тем, распогодилось. Поручик, давно перешедший с мадеры на перегон (таким монастырские келари золотарей потчуют), не замечал, как возрастала долгота дня, как с востока текло тепло и постепенно оттаивали: Оренбург, Симбирск, Новгород. Восточная полоса тумана сдвигалась все западнее, словно прирастала Русью Сибирь.
