Балабан стеснялся обидеть Глазунова, пыхтел, топтался неуклюже, смотрел умоляюще серыми глазами, но нашел все-таки силы, упрямо ответил:
— Нет! Ты уж прости, Семеныч… Обязан я на пилота! Жить не могу!
Еще раньше Балабан раздобыл где-то школьную грифельную доску, пришел к Щепкину, попросил:
— Нарисуйте мне профиль!
— Как?!
— Товарищ Свентицкий сказал, что главное в вашем дело — профиль!
Щепкин объяснил Балабану понятия анфаса и профиля.
— Это что же? Смеется он надо мной? — возмутился Балабан.
— Шутит, — сказал Щепкин.
Но с тех пор занимался с Балабаном. Свентицкий часто слышал, как из палатки несется удивленный бубнеж Балабана:
— Ух ты, мать честная! Значит, пропеллер, он что? И тянуть может, и толкать? А что удобнее?
Иногда Щепкин ругался. И неслось невнятное извинение:
— Вы не этого… не того… Я пойму! Мне только подумать надо… Вот подумаю… и пойму!
Когда Свентицкий, удивленный, спросил Щепкина, неужели тот думает, что Балабан сможет летать, Щепкин ответил:
— Не знаю, Леня, дойдем ли мы с ним до практических полетов, но в любую авиашколу его уже и сейчас я бы принял, не задумываясь! Удивительное понимание. Жадность к знаниям. Видишь ли, он обучается медленно и трудно, так сказать, пережевывает все не одни раз! Но уж если что узнал — это навеки! И чутье у него есть! Понимаешь, узнав что-нибудь, он тут же начинает прикидывать, что вытекает из этого знания! Вот вчера высказал соображение, что в будущем, когда изобретут более сильные моторы, аппараты нужно делать броненосными. Фантазия, а интересно!
— Тебе бы в школу, детишек учить! — сказал Свентицкий.
— Думаешь, это так плохо? — возразил Щепкин.
И все-таки Щепкин догадывался, что Ивану Балабану кажется, что к небу есть другой путь, более короткий. В глубине души он считает, что каждый пилот знает какую-то свою хитрость, и если узнает ее и он — сразу полетит. Поэтому, видно, с большим уважением он относится, несмотря на неприязнь, к Свентицкому и часто несмело спрашивает:
— Вы, Леонид Леопольдович, когда погоды настанут, не возьмете меня полетать? Товарищ Щепкин не обещает. Говорит — учись! Что ж, разве я против? Только мне поглядеть надо, как вы там, в небе, ручкой управления шуруете?
— Так же, как и на земле, мон петит! — отвечает Свентицкий. — На себя и от себя!
— Ясно. Но мне бы только поглядеть. — Балабан не верит, что все так просто. Ему кажется, что Свентицкий скрывает секрет полета, как любой значительный мастер скрывает тайны своего дела. Особенно усилилось его уважение к Леону, когда он узнал, что тот тоже обучался во Франции. Щепкин слышал, как он говорил Афанасию:
