Удивительно, что существуют на свете такие вещи, поддерживающие свою жизнь так необыкновенно, как этот вот анемон, выросший в маленькой заводи у скалы, весь такой красивый, такой раскрытый, такой притягивающий к себе, и чуть только что-то коснется его лепестков, готовый тут же схватить и съесть, и съесть не так, как едят другие животные — не за столом, не так, как поедает тигр антилопу, или птица червяка, или суслик молодую зеленую травку.
И все равно, анемон ест. И моллюск, им съеденный, тоже ест. Я видел моллюсков длиною в фут и толщиной в полфута, они живут, прицепившись к скале, живут лет десять, а то и больше, а это то же, что человеку прожить лет сто.
Но к чему прицепляется человек, за что он держится, за какую свою скалу? Про что-то такое, помню, пели в воскресной школе. Ну да, конечно, за Скалу Вечности!
Жить на свете вместе с тигром и птицей, с червяком, с моллюском и анемоном, быть среди них существом, которое Бог задумал и сотворил совсем по-особому, дав ему боль и печаль и память, ну не чудно ли это, скажите, не веселенькая ли это штука для каждого человека быть тем, кто он есть?
— Разве ты в самом деле, па, пишешь поваренную книгу?
Я спросил его об этом, потому что мысли мои сейчас были об анемоне и о съеденном им моллюске и вообще обо всем, что живет на свете, поедая вечно что-то другое.
— Ну конечно же, я пишу ее.
— О том, как готовить соус?
— Не только, но и об этом.
— О чем еще?
— О том, например, как готовить душу.
— Не «душу», наверно, а — «кушанье». Ха-ха-ха!
— Это дело нешуточное, и зря ты хохочешь. У китайцев на это ушли века.
— А как у американцев?
— Они пока еще трудятся. И я вместе с ними тружусь над этим. И ты тоже.
— Американцы не создали еще свое кушанье?
— Не кушанье, а душу. Еще нет.
— Надеюсь, па, что книга у тебя выйдет отличная.
— Спасибо. А как же твоя повесть?
— Не получится она, па.
— Почему?
— Да потому что, как только я собираюсь писать, тут же начисто забываю все, что помнил.
— Надо же, — сказал отец и пустился бежать, и я сорвался с места и побежал за ним.
Я думал, что отец пробежит немного и остановится, но он не остановился, а только слегка замедлил бег. Я догнал его, и дальше мы побежали рядом. Вскоре мне захотелось остановиться, но разве я мог? — ведь отец считает, что я никогда не устаю. Он бежал, и я вовсю старался не отставать. И вдруг я почувствовал такую усталость, что чуть было не сказал: «Хватит, па, я сейчас свалюсь». Но я просто не мог позволить себе такое. Я должен был бежать дальше и бежал, и хорошо сделал, — через минуту-другую я снова почувствовал себя бодрым и сильным. Так мы добежали до самого конца Малибу-роуд, и тут отец мой сказал: «Ну и крепкое ты животное, Пит. Я просто обессилел. Я просто вынужден остановиться. И обратно я хочу идти как можно медленнее, спокойненько поглядывая вокруг».
