Наконец уроки кончились, и я поднялся по косогору и не торопясь пошел себе домой по дороге, перебегающей от холма к холму. Нет лучше времени, чем то, когда отделаешься от школы, нет лучше места, чем дорога среди холмов, по которой идешь себе и смотришь по сторонам и примечаешь то одно, то другое. Вот птица вспорхнула, вот суслик юркнул в свою норку, бабочки перелетают с цветка на цветок, гудят, собирая дань со всего растущего, пчелы, вот стрекоза зазвенела рядом, вытянулась в иголочку, повисла в воздухе на крыльях, как вертолет, и откуда-то поблизости пахнет скунсом, сильный, но совсем не плохой запах, и высоко над головой три пеликана летят на берег, к морю, половить себе рыбки, и снова какие-то птички, и какие-то запахи, и скалы, и камни, один другого причудливей, и деревья, и трава, и цветы, и раздолье.
Когда я подошел к дому, навстречу мне вырос в дверях отец.
— Мне нужно на почту. Поедем вместе?
Мы приехали на почту, и отец мой отправил шесть, не то семь авиаписем в Нью-Йорк, тамошним разным редакторам и издателям.
Когда мы вернулись домой и спустились пройтись по берегу, отец мой сказал:
— Ну как, сегодня в школе было получше?
— Интересно, па, какого ты ждешь ответа, когда задаешь мне такой вопрос?
— Правдивого, разумеется.
— Всякий раз, когда ты задаешь мне такие вопросы, мне хочется с ходу сказать тебе правду, но потом я начинаю гадать, какого ты ждешь ответа, и вместо правды говорю тебе что-то другое.
— И давно это так тянется?
— Всю жизнь.
— Ох, как нехорошо. Отныне договоримся — на любой мой вопрос отвечай только правду.
— В школе было хуже, чем можно себе представить.
— В самом деле?
— Хуже, чем когда бы то ни было.
— Ну что ж, по крайней мере на этот вопрос ты мне ответил полную правду.
Мы пошли по самому краю берега к большой, вулканической породы скале, что примерно в двухстах ярдах к западу от нашего дома, тогда как Красная скала к востоку. Мы, как всегда, обшарили эту скалу, заглядывая, как в кармашки, во все расщелины ее, во все складочки и изгибы и образующиеся в них заводи, где попадается и мелкая рыбешка, и крабы, и водяные цветы — анемоны. Я отодрал крохотного моллюска и подержал его над самой середкой крупного желтовато-синего анемона. Потом я отпустил его и увидел, как лепестки цветка сомкнулись вокруг моллюска. Цветок закрылся, как закрываются цветы на закате, но только гораздо быстрей и нарочно. Такая красота, а оборачивается такой ужасной ловушкой. И я представил себе, как малая эта жизнь в маленькой черной своей раковине окажется скоро съеденной цветком, который и не цветок вовсе, а что-то среднее между растением и животным. Мне жалко было моллюска, хоть я и сам отодрал его и отдал цветку.
