Когда Сёмка вошёл в избу, мать мыла посуду. Увидев сына, медленно опустилась на стул и проговорила срывающимся от волнения голосом:
— И где же ты носился, окаянный?
— Знаю где, — буркнул Сёмка, снимая пальто и кидая шапку на кровать.
— Все нервы вымотал, бродяга ты этакий!..
А Петьке пришлось туго. Когда он воровато шмыгнул в дверь, первым, кого увидел, был отец. Тот сидел возле печки и точил пилу.
— Ага, явился, — сурово проговорил отец, приставил пилу к печке, поднялся и с полки достал ремень.
Петька прижался в угол.
— Раздевайся! — коротко приказал отец.
Петька послушно снял телогрейку и шапку.
— Иди сюда.
Петька подошёл.
— Где был?
Удар пришелся по спине, второй чуть пониже. Было больно и обидно, однако Петька молчал.
— Хватит тебе, Гоша, — подала голос мать. — Всё же обошлось.
— Сейчас обошлось, а завтра могут пристрелить, как щенка. Чтоб завтра было неповадно, пусть сегодня получает сполна.
Петька забрался на печку, укрылся тулупом и только теперь заплакал...
Ночью он проснулся и услышал приглушённые голоса: один отцовский, а другой — не понял чей, но знакомый. Сколько ни старался, не мог определить, чей это голос. В кухне слабо горела керосиновая лампа. Что говорили — трудно было разобрать. Голоса доносились, как из бочки: бу, бу, бу. Но вот ночной гость сказал внятно:
— Ну, Егор Васильевич, договорились. На той неделе придёт девушка. Пароль точно помните?
— Помню.
Петька не выдержал, приоткрыл тулуп и чуть не вскрикнул. Перед отцом сидел... подводчик! Ну да! Он снова что-то тихо сказал и улыбнулся. Тут Петька чуть кубарем не скатился с печки: он узнал эту улыбку. Точно так улыбался тот «офицер», который спас их с Сёмкой. Значит, подводчик и «офицер» — одно лицо! Здорово!
«Подводчик» поднялся:
— Ну, будьте осторожны. Желаю успеха. Не провожайте.
Толкнул дверь и вышел. Отец запер дверь на оба крючка и задул лампу. Потом проковылял в комнату. Скрипнула пружина кровати — отец лёг, закурил. На Петьку потянуло махорочным дымом.
Разве мог теперь Петька заснуть! Значит, отец его заодно с партизанами! Эх, спрыгнуть бы сейчас с печки, побежать к отцу, прижаться к нему и рассказать про знамя и про всё, всё... Но вспомнил Сёмку, клятву, которую они дали, и вздохнул: нет, нельзя... Повернулся на другой бок, закрылся получше тулупом и не заметил, как снова заснул.
