Фирсова разбудил сердитый стук в дверь. Виновато бормоча о всеусыпляющей пчховской тишине, он бросился к двери и приподнял крючок. Большое, черно-красное ворвалось снаружи, толкнув Фирсова, стуча сапогами, оставляя следы. Стоя сзади, в тени, Фирсов наблюдал встречу Пчхова с Аггеем. Первый стоял с пустыми, судорожно разжатыми пальцами; второй наклонялся вперед, и виноватые руки его висели так, словно были от чужого туловища. Обоим была нежеланна эта встреча, но Пчхов смотрел ясно и примиренно, слишком зная, сколь причудлива бывает игра человеческого вещества.
— Остарел ты, Аггей, — растерянно говорил Пчхов. — Сам себя затаптываешь.
— Через мильон лет и земля шибко остареет! — сипловато поусмехался тот и, взяв мелкую со стола стамеску, пробовал ее о свой крепкий, с синьцой, ноготь. — Писатель тут не приходил?
— Никто не приходил к тебе, Аггей, — отвечал Пчхов, выжидая, повидимому, аггеева ухода.
Тогда, отделяясь от темноты, Фирсов уверенно по-оттолкнул Аггея и, памятуя митькины советы, вызывающе прищурился:
— Столяров? — кинул он строго. — Ага… Ну, так это я и есть писатель! — С подчеркнутым достоинством полез он в карман за платком и выдернул его за краешек. Тогда несколько монет, затерявшихся в кармане, звонко раскатились по полу.
— Вот, чорт… все собираюсь кошелек купить, — с глупым лицом бормотал он, не зная, ползать ли ему возле аггеевых сапог, пренебречь ли рассыпанными гривенниками. — Фу, нелепица какая…
— А ведь я думал, что борода-то у тебя седая! — подозрительно скосился Аггей на мечущегося сочинителя.
— Постараюсь исправиться! — злился Фирсов и на самого себя, и на красные партизанские штаны Аггея, пламеневшие из-под овчинной куртки, и на молчаливое недоумение Пчхова. — В крайнем случае могу и испариться… — И он повернулся к своему демисезону, безголовно торчащему на стуле.
Аггей взял его за плечи и усадил.
— Я ведь ничего не сказал, — смутился он. — Может, и тебе сила дадена. Вот уж и скипятился, точно самоварчик с угольками.
(Тотчас поняв, что будет лишним, Пчхов вспомнил, что собирался в баню. Скоро он и ушел, насовав чего-то в плетеный кузовок. Привыкнув к разному, Пчхов не удивлялся ничему.)
Затем наступило тягостное молчание: слишком уж прозрачны были цели у обоих. Однако у Фирсова на коленях уже лежала книжка, и он рисовал туда небрежным карандашом. Сперва получалась миленькая девушка, но вот к ней сами собой приросли усы, и вышел сам румяный девушкин соблазнитель.
