Исполнив просьбу хозяина, Фирсов счел себя вправе и закурить и спросить об имени дерева, густая краснота которого перебегала кое-где в черноту запекшейся крови.
— Дерево это амарант, растет на горячих реках. Столпы в Соломоновом храме, которые при выходе, из него были натесаны. Гордющее, от злой гордыни и не цветет никогда, — и он пренебрежительно бросил брусок на стол.
— Позвольте, как же так? — воспротивился Фирсов. — Всякое цветет в мире! Собака, и та…
— А это не цветет никогда! — ударил словом Пчхов и взял тонкую доску, насквозь пробитую анилиновой зеленью. (Фирсов вдруг понял, что в каменной коробке пчховского одиночества и бездушный кусок может заиграть подобно самоцвету: недаром с паучками сживаются арестанты.) — А этот имеет названье агорт-птичий-глаз. Растет цветисто, длинно и розово. Разбойникам кресты из него построены были. Видишь, ни одно дерево без смысла не растет!.. Ты что ж, барыга, что ли?
— Да нет же… я просто Фирсов! — вздрогнул гость, поперхнувшись на зевке. (Он уже знал, что барыга означает скупщика краденого, как и каин).
Много рассказывал о дереве в тот вечер Пчхов. О древней траве-сосне, о мудром можжевеле, о мусорном дереве-тополе, о прекрасной березе, о клене; образно повествуя, как противостоит это непокорное дерево непогодному ветру, тяжко оседающему на его листву, Пчхов не скрыл, что мягкую сердцевину его легко проколоть и лучинкой. При этом он неслучайно помянул митькино имя. Потом о березовом наплыве шла речь. Когда тоскует дерево, либо ужален его корень гнилой болотной струей, либо ударили его зазря, — железной губой прилепляется к стволу этот костяной волдырь.
— Так и с людьми: раз ударят, а второго удара сам станешь ждать. Скулить будешь, чтоб уж не томили ожиданьем. Не должен человек позволять, чтоб ударили его хоть раз. Но нельзя прожить и без столкновения, а потому должен уйти человек от всего… (Не в твою ли конурку? — дремля с открытыми глазами, сокровенно улыбался Фирсов.) Гляди, как мучительно растет! — Неторопливым железом расчищал он дерево, добираясь до девственной, глянцевитой глуби и давая Фирсову первым заглянуть вовнутрь. Погоняемые жаждой бытия, бежали там волнами тугие нитки сгущенной древесины. — Так же и люди: каждый чем-нибудь обижен насквозь. Стакан один раз ударить надо, а трещину уж ничем не заживить. Видишь, прогресс человека мчится, как граната и воздушном полете, и развитие идет по всем линиям, какие имеет в себе человек. Теперь смекни…
