— Вот от злости и горло ржавеет!
А лампе сказал:
— Вот поем, — подолью тогда.
А себе сказал, берясь за ложку:
— Займемся пустяками, Пчхов.
Пища его была вольным подражанием мурцовке. Мяса Пчхов не выносил, а любил овощ и понимал его, как грамотей печатное слово. А поев, достал с полки коробку, полную стамесок, сверкавших нежными остриями, и кинул на стол несколько пластин цветного дерева. Потом склонился над одной из них и ужалил мякоть ее лезвием. Он любил свое одиночество, и наедине с деревом ухо его сладостно питалось тишиною. Пыхтела стамеска, добираясь до красоты, шумела освобожденная стружка, кричало распиливаемое дерево. Над ним клокотала жизнь, сражались и гибли люди, рушились веры и воздвигались новые, а мастер Пчхов в своем полуподвале отстаивал свое полное право мирно ковырять веселые древесные слои и усмехаться над извечным человеческим бунтом.
Для необыкновенности, которую собирался мастерить в тот вечер, он выбрал кусок березового наплыва, пахучий срез которого олохматила плотничья пила. И тут пискнула дверь, упреждая о позднем госте. Пчхов обернулся лишь тогда, когда тот робким покашливанием надоумился обнаружить свое присутствие.
— Ишь, расписной какой! — сказал Пчхов, оглядев гостя и не заметив в нем ничего предосудительного в смысле человекоподобия.
— Настоящее американское! — вежливо откланялся Фирсов, протискиваясь между печкой и каменным выступом стены.
— Ну, сыми свое американское… у меня не украдут, — пригласил хозяин, возвращаясь к прерванному занятию, а гость стряхнул калоши и демисезон, поогляделся и улыбнулся. («Честность и скрытность», — определил он, посматривая на пузатый, фасонный комод, выкрашенный в грубую масляную краску.)
— Не удивляетесь, что я этак врываюсь к вам?.. Векшин меня направил сюда… известен вам товарищ Векшин? — Он заволновался, ощутив на себе внимательную черноту пчховских зрачков, и приложил ладони к щекам, чтоб поостудить разыгравшийся румянец. — Я как-то в начале зимы заходил… чего смотрите, не узнаете?
— Дознаться про тебя желаю, про исподнее твое лицо. Ты партейный, что ли?
— Не-ет, я просто так… — И Фирсов виновато погладил небритые щеки.
В тишине обалдело моталась маятникова голова, норовя оторваться от своего жестяного туловища.
— Морозит нонче или снег идет?.. Когда лета сухая, завсегда снегу много.
— Да нет, снег не идет. Э, кошка! — заметил Фирсов зевая, когда та потерлась об его ноги.
— Соседская! — опередил Пчхов. — Кинь ей молочка… вон с подоконника возьми.
