Уже подумывали они закатиться куда-нибудь в другое веселое место, но их все подпихивали к кассе, и вдруг оказалось, что билеты уже взяты. Подзуживая друг друга, приятели ввалились в цирк. Потом, сидя в ложе и как бы имея весь мир в кармане, Заварихин заносчиво взирал на арену, где полуголые, бескостные люди выделывали вещи, выходящие из ряда человеческих возможностей. В тот вечер он пребывал в крайне приподнятом настроении. Он получал удовольствие, за которое заплатил полновесным рублем. («Ежели я заплатил за штаны семь рублей — значит, должен я их носить семь лет. А проношу восемь, значит, звезда моя такая, что на один мой рубль выпало вдвое больше развлечения!» — сказал он как-то совсем всерьез.)
В антракте приятели сходили в буфет подкрепить благорасположение духа. Николка оставался неистребимо весел, хотя музыка играла уже нечто придушенное, как бы оплакивала что-то; дойдя до конца, кидала легкий флейтовый вопль и начинала сначала. Вдруг скрипки подленько заюлили вкруг мерного литавренного оханья. Из-за униформы выбежала Вельтон. Луч прожектора, как бы сбившись с пути, упал на Николку. Со сжатыми губами и приподнятой бровью, Николка весь подался вперед. Что-то подсказало ему, что не так давно он стоял совсем близко от нее, и она прикасалась к нему голубым своим смеющимся взглядом. Наступившая тишина родила минуту, самую решительную в николкиной жизни.
— Дай афишку посмотреть… кто такая девочка, — рычал на ухо ему бородач. Но Николка лишь стиснул ему руку и не выпускал. — Пусти руку, дубина, выломаешь… — гудел тот, касаясь самой бородой заварихинского уха.
Лишь когда та, голубая, поднималась в купол, Николка вспомнил и роскошную шубу Митьки, и вранье толстенького барина, и еще что-то, совсем пустое. Тогда его руки стали нетерпеливо поглаживать малиновый бархат ложи. Упорным взглядом он как бы гнал Таню туда, где чуть раскачивалась веревочная петля, чувствуя приближенье человека и его животворной теплоты. Он уже любил ее, эту девушку, и потому ждал от ней самых несбыточных свершений.
Непередаваемо звучала эта тишина; она-то и толкнула Николку на его безумный поступок. Она ставила Николку в пустоту, в которой не на что было опереться. Буйственный восторг охватил в те минуты Заварихина и даже что-то большее, нежели медлительное упоение любви. В крайнюю, решительную минуту Николка приподнялся и крикнул…
Когда милиционеры выводили Заварихина из ложи (а заодно с ним и протрезвевших приятелей), Заварихин вряд ли раскаивался в содеянном. Покуда в администраторской комнате составляли протокол, он стоял уязвленно прям, не ощущая вины за собою. Судить за то, что у него самого чуть не лопнуло от восхищения сердце? Заварихин щурил глаза и улыбался. — Приплюскиваясь к бумаге, милиционер перекладывал казенными бесстрастными словами последствия заварихинского восторга.
