Неотвратимая грозила ее счастью беда; вся ее любовь состояла из одной ревности. Зинка стишала, не спорила с Матвеем, почти заискивала перед Чикилевым. Однако эта неизмеримая, в размер ее тела, боль давала новые и страшные силы ее искусству. Она упросила Фирсова, благо сочинитель, написать ей песни для эстрады, и тот согласился не потому только, что мог утерять зинкино расположение. В его, уже начатой, повести Зинка занимала первостепенное место, но там она была ярче, выпуклей, плод его сочинительских ночных мучений. К повести Фирсов прилагал и нарочно сочиненные им самим песни, которые якобы пела Зинка. Стремясь проделать головокружительный опыт творческого воздействия на жизнь, Фирсов подарил Зинке свои искусные подделки под Зинку же.
Теперь было ей о чем петь, было о чем слушать завсегдатаям пивной.
Погибаю я за ерунду!
Знать, у бабы и весною осень…
— пела Зинка, ломая руки над головой, и все смолкало, потрясенное болью сердца, выставленного напоказ.
Точно веточку в чужом саду.
Надломил и, не сорвамши, бросил!
То было дикое цветение ужаленной плоти, когда яд еще не начал своей разрушительной работы, а первоначально — ярит и взнуздывает кровь. Пятнистый Алексей именно тому и дивился, как это не зацветут от зинкина зноя фальшивые хамеропсы в кадушках, как не поломают пальцев себе освирепелые гармонисты.
Как во сне, от свиданья до свиданья, пепеля себя ожиданьем встречи с Митькой, жила Зинка в ту пору. Шли месяцы. В потеплевшие вечера мая Зинка чаще сиживала у окна, наблюдая, как меркнет свет и наползает тень. О, как она знала, что эта ночь ненадолго! (О, как она знала, что за рассветом опять нахлынет ночь!) Клавдя, на скамеечке у ее ног, с недетской тревогой наблюдала перемены материна лица. И лишь один нарушал тишину Матвей; зажав ладонями виски и уши от надоедливых вздохов сестры, изредка поглядывая на своего Ленина, он все глубже и глубже проваливался в науку.
В те времена Зинка была для Митьки единственным окошком в мир, из которого он был изъят. Никто не посещал его, кроме Зинки: Пчхов был слишком сидидомом и, кроме того, в отношениях с приятелем очень русский человек, сестра же… Таня переживала тогда трудную душевную сумятицу, в просторечии называемую бедой. Даже закадычный друг, Санька, не посетил ни разу Митьки, ибо и у него происходил жесточайший перелом. Для всех одинаковая была весна!.. Именно весна преобразила Зинке ее любовную скорбь в легкое, прекрасное, неотяготительное бремя.
