Иные будто и не слышали оперы:
— А вы видели, как вырядилась эта рыжая лавочница?
— И не говорите, милая. Хотела Баначичу показать, как она в ванне выглядит. Интересно, сколько у него любовниц?
В другой раз в санки сели двое мужчин:
— Троицко-Сергиевская лавра сюда привела. Стоял у надгробья Годуновых и в первый раз даты разглядел.
— А я года не воспринимаю, одно слово — давно.
— Не так это просто. И у сына, и у дочери Бориса один час смерти.
— В наше время — автомобильная катастрофа, и все тут.
— В разные века техника меняется, а нравы остаются. Если вслед за убиенным царевичем Дмитрием детей не винных Годуновых разом прикончили. И только из-за того, чтоб на царство не претендовали.
— Смутное время начиналось. Жуткие годы.
— Сыночка лже-Дмитрия и Марины Мнишек на Сухоревой башне зверски устранили. Подвесили четырехлетнего живого ребенка за одну ногу вниз головой.
— Ужас!
— И долго не снимали трупик, почерневший от облепивших его мух, чтоб не мог он по самозваной линии к тропу тянуться, и другим неповадно было.
— Дикарями были предки на Руси.
— В Екатеринбурге наши современники из тех же побуждении действовали. И без автомобильной катастрофы хоть автомобили и были.
— В оперу певцов да музыку слушать идут, а не ваши ужасы вспоминать.
— Поэты и композиторы по-иному думали.
— Может быть, — сказал собеседник и замолчал. После «Травиаты», где умирала несчастная Виолетта («дама с камелиями»), два молодчика потребовали отвезти их в ресторан, распевая по дороге: «Высоко поднимем мы кубок веселья, и разом мы выпьем его…». И вздумали еще покататься по юроду.
Явился Шурик домой за полночь, отдал папе выручку. Без бинтов он, ловко пользуясь оставшимися пальцами, подсчитывал деньги, говорил, что Гнедок теперь на таких овсяных харчах так разжиреет, что ему впору с ломовиками тягаться.
Шурик уже спал и, оказавшись в царских палатах, уговаривал Бориса Годунова отказаться от царства и спасти тем своих детей.
Утром он брал программу вчерашнего спектакля и старательно записывал на ней беседу своих седоков, не замечавших сидящего на козлах мальчишку.
За этим занятием его застал новый, появившийся в мастерской друг Пашка Золотарев. Парень одинокий, с довольно выраженной семитской наружностью. Он был всегда голоден, и Магдалина Казимировна подкармливала его.
Он очень заинтересовался оперными программками, хотя опер не слушал.
— Я потом перепишу у тебя, только ты записывай, куда отвез.
— Зачем? — удивился Шурик.
