В знакомом до мелочей блиндаже было светло от множества свечей, но всё выглядело чужим, потому что были чужие лица. Иннокентий подошёл, все склонились, он показал, что знал, ему очень захотелось дойти до эскадрона, до своего места, но полковник обвёл взглядом офицеров и произнёс:
– Придётся, господа, расширять позицию, нас втрое больше, чем драгун. Кто уже осматривал местность, можете высказать свои предложения?
Офицеры молчали.
– Ну что же, Четвертаков, тогда пройдёмте с нами, и попрошу всех командиров батальонов и командиров рот!
Человек двадцать и Иннокентий поднялись из блиндажа, и по ходам сообщений он повёл их сначала в передовые параллели, там недалеко от его места командиру полка поставили трубу Цейса, и они осматривали местность в направлении противника. Иннокентий сначала смотрел сам, но почти ничего не узнавал, германец хорошо замаскировался. Потом повёл в тыл. Полковник подозвал к себе какого-то капитана и стал что-то говорить ему о подготовке разведок, и с каким-то поручиком он обсудил прокладку связи и пункт для телефонистов.
– Ваше высокоблагородие, в блиндаже комнатуха имеется, тама полковник Вяземский и держал связь, я покажу.
– Мы уже нашли, – сказал весёлый Иванов, – мы только сразу не поняли, для чего она.
Пока шли по траншеям и ходам сообщений, полковник осматривался и цокал: «Хорошо закопались, господа, ни в одном месте нет бруствера ниже головы, молодцы!»
– А ещё, ваше высокоблагородие, тута у стенок щиты, вот они, их выкладывали поверх окопа, а сверху забрасывали лапником, когда их ерапланы облётывали, чтобы, значит, разведку ихнюю отвести…
Иннокентий водил офицеров и нет-нет да и поглядывал на обоих Ивановых и видел, что и те поглядывают на него. И так хотелось их спросить. Ночью было не до того, поздно, да и надо было обсушиться, чтобы снова не заболеть, а сейчас рядом всех много и было не подступиться.
– А где тут, братец… кулуа́р?
Иннокентий остановился.
– Нужник! – подсказал капитан.
– А тама! – понял Четвертаков и махнул рукой в тыл.
– Веди! – сказал полковник. – Показывай!
Иннокентий повёл, шёл и думал: а что дальше? Эта мысль, наряду с мыслями о «газетке», тоже одолевала всю ночь, ему не хотелось оставаться в пехоте, хотелось к своим, просто к своим, но пока не было возможности завести об этом разговор.
Он вёл офицеров мимо штабного блиндажа, проходя, отлучился, его сидор был собран, за ночь одежда высохла, он прихватил сидор на тот случай, если разговор получится, тогда он не станет задерживаться и, пока светло, уйдёт из расположения. А полковник будто и не заметил, и всё расспрашивал о том, что и где, до нужного места.
