— Вату, вату в нос засунь!
Врач пьян. Тот же запах. Плюю. Еще три раунда.
ПРОТИВНИК.
Мой мускулистый бычок идет на меня, раскрыв и растянув красную пухлую щель — гневный рот. Он несет себя ко мне. Он мой. Гул, лиловые круги. Рев и злоба, кипящая, неутолимая ярость. Ты прешь на меня, человек, ты обесточен, слаб и испуган, но продолжаешь бороться с инстинктом самосохранения. Нет зверя страшнее тебя, как написал я на своей макиваре. Я, Харви, боец. Убить тебя стоит тысячу баксов. Покалечить, сделать инвалидом — пятьсот. Тысячу американских долларов отстегивают парню, подобравшему нож или осколок бутылки там, за городом, у кислотных шахт, где тело исчезает без следа, и жлобы, вкусившие крови, разъезжаются по домам… То клубы под открытым небом, други.
— Ты можешь продолжать бой? — кричит вопросительно боров. Играет на публику, гад.
— Нет… — хрипит что-то внутри меня. — Нет…
— Врача сюда! — И вновь: — Ты можешь продолжать бой?!
Он же слышал… Он…
— Да!!! — Я отталкиваю его. — Да! Пошел отсюда!
— Харви! — хватается кто-то за меня. — Не надо!..
— Отцепись!
Я сдергиваю руку друга детства и иду на середину. Мой ринг! Как я буду любить тебя, когда все закончится! Яркий свет — и полумрак вокруг. Они затаили дыхание. Ну?.. Где же ты?..
ПРОТИВНИК. Слово — словно удар тока.
Гул. Притяжение его перчаток, черных, маленьких, страшных. Крадущиеся глаза. Холод. Ад — это когда внутри холодно. Страх разъедает гордость, боль добивает ее… Только что же ты хромаешь, брат мой во крови? Ты решил идти до конца — ты тоже воин. Боже, Бог мой, где он?.. Я же здесь, только что бил его… Где-то тут…
— Харви… Харви… — Кто-то обнимает мое тело, волочится за мной по рингу.
— И меня всею забрызгали! — радостно вскрикивает боров, взлетая на вершину, к нам, — на две секунды — и срываясь. Рубашка его в красном горохе.
Правильная гордость, боров. Это кровь мужчины…
Я горжусь и медленно осознаю-понимаю, что стою, вцепившись в канаты, а чьи-то руки обрабатывают мое лицо. Господи, мое лицо! Я смеюсь. Вишневый вареник. Губы стучат. Ина говорила, что я похож на серьезного мальчишку. «Одуванчик», — ругалась она хриплым шепотом, хватая меня за волосы и заглядывая в глаза. А теперь мое лицо только мешает, слипается в ячменных веках, вмещает в себя весь мир, горящий мир, шар пяти выкипающих океанов. Гонг. Даже залитый кровью, он не утратил… он воняет… он полнит рот привкусом стали. Ржавеющая сталь застревает в горле, гремит в животе, брусками вываливается из глаз.
