Дед сокрушенно покачал головой.
— Почему ты меня не разбудил? — Еник зарыдал, размазывая слезы по всему лицу. — Мы прогнали б их… Я палил бы вместе с тобой!
* * *
Не было и восьми, а Еник уже лежал в постели; дед, сгорбившись, сидел у него в ногах. В тишине тикали часы с длинным маятником и тетеревом на золотой тарелке; под стрелками на циферблате красовался за́мок, тоже золотой. Часы тикали упорно, а возле дома ухал сыч.
— Деда, из чего ты будешь делать теперь вино, раз у нас больше нету винограда?
— Не знаю, парень. Из ничего. Просто не будет никакого вина.
Еник жалобно скривился.
— Деда, ты меня любишь?
Дед прерывисто вздохнул.
— Ты и сам знаешь, что люблю, — ответил он без всякого выражения и превозмогая себя. — Чего тебе пришло такое в голову?
— Потому что я-то люблю тебя.
— Я знаю, — продолжал дед таким же бесцветным голосом. Он не мог не думать о винограде, о том, что же теперь делать, и этот разговор стоил ему усилий.
— Откуда ты знаешь, я ведь только сейчас сказал тебе об этом?
Все же дед улыбнулся:
— Так. Знаю, и все.
Еник сосредоточенно нахмурился.
— Олин тоже меня любит… Это сразу понятно, не надо и спрашивать.
— Спи, — шепнул дед.
Еник повернулся на бок и укрылся с головой.
— Спокойной ночи.
Еник высунул из уютного гнездышка руку и помахал деду.
Дед потер глаза. Потом еще раз потер.
* * *
Утром дед сидел во дворе в плетеном кресле-качалке и смотрел на облака. Они терлись, поглаживали друг друга, мягкие, белые, безмятежные, а потом молча расходились, даже не помахав на прощанье. Солнце золотило им макушки и наполняло небесную лазурь теплой прозрачностью.
Лучшей погоды для винограда давно не было, повторял про себя дед с самого рассвета. Он думал об этом, как проснулся, если вообще спал в эту ночь.
Винца будет ему недоставать.
Где-то по самому донышку глаз обжигающими лапками пробежало сожаление. Конечно, ему грустно не из-за пустых бочек, а оттого, что без дела будут стоять пресс, и надраенный короб, и щиток, свежевыкрашенный белой краской, и смазанный гусиным салом винт. Удручала нечаянная ненужность вещей, которые еще существовали, чтобы занять его руки и время, летящее в бесконечность.
Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и не знал, что им сказать. Они тихо жаловались, им было жутковато.
Еник играл на улице с Олином. Желтой лопаткой с красной ручкой они разрывали кротовьи холмики возле анютиных глазок и на синей тележке отвозили землю на тропинку к соседу.
Дед аккуратно запер за собой дверь и с упреком наморщил лоб:
