— Кормежка, — сообщил Макс, — не вздумай рыпнуться, делай, как я. Иначе шлепнут без предупреждения. И заговаривать не пытайся. Бесполезно.
Он взял из угла ведро, источающее вонь фекалий, поставил его у самой решетки, после чего сел на нары у самой стены, положив руки на колени. Кирсан последовал его примеру.
Процессия шла вдоль камер, выполняя одну и ту же процедуру. Конвоир отпирал дверь, один из рабочих-оборванцев забирал отхожее ведро, вместо него ставил пустое, затем женщина доставала из тележки для мороженого печенье, консервы, запечатанные йогурты и прочую снедь, а также бутылки с водой и старые газеты, ставила на столик у самой двери, после чего конвоир запирал дверь и весь этот вертеп шел к следующей камере.
Когда очередь дошла до Кирсана с Максом, разведчик попытался нащупать хоть какой-то контакт с кем либо, но автоматчики сверлили его злыми взглядами, оборванцы не поднимали глаз вообще, а женщина, лишь посмотрев на Кирсана, отвернула от него опечаленно-безучастное лицо.
— Первая представительница прекрасного пола, которая не попыталась меня убить, — заметил он, когда конвой удалился на достаточное расстояние, — может быть, ты все же расскажешь мне, кто они такие, почему с ними нельзя говорить, и зачем они нас сюда посадили?
Макс протянул руку, взял пачку галет, распечатал и принялся жевать, всем своим видом демонстрируя полное нежелание говорить во время еды. Кирсан взял пластиковый стаканчик с йогуртом, попытался поесть, но его едва не стошнило: словно полон рот жидкого мыла набрал.
— Дерьмо какое-то, — вздохнул он.
— Привыкнешь, — обнадежил его Макс, — если успеешь. Мне в этом плане полегче — я помнящий. Привык давным-давно. А настоящий вкус печенья уже начинаю забывать.
— И еда вся тут такая?
— Почти.
Кирсан дождался, пока сокамерник поест, и спросил:
— Что ты собираешься делать дальше?
— Ничего. Нет смысла что-то делать. Я, как это назвал Святой, просто мотаю свой срок. Ты пока еще не понимаешь — но когда ты сидишь в клетке, которая находится в большой клетке — выбираться бесполезно. Выбраться из меньшей — значит все равно остаться в клетке. Выхода нет. Остается только отбывать заключение.
— Вечность?
— Угу.
— Веселый ты парень, умеешь обнадежить. Так почему нельзя говорить с нашими тюремщиками?
— Можно. Просто бесполезно. Помнишь, чем закончилась постройка вавилонской башни? Тут та же история. Ты понимаешь одних, даже если они говорят на чужом языке, и не понимаешь других, несмотря на то что это твои соотечественники. Ты слышишь слова, знаешь, что это слова твоего родного языка — но не понимаешь. Мы разделены на два лагеря, между которыми не может быть понимания.
