Баженова слушала недоверчиво. Цагеридзе морщился.
— Да я понимаю, девушки на такие штуки способны. Могут. — И вдруг спросил Михаила в упор: — А скажи: чем ты эту обидел? Прямо скажи, без вывертов.
Михаил на миг словно окаменел. Потом гордо поднялся из-за стола.
— Ага! Я обидел? Так на это я и вовсе отвечать вам не стану. Некогда мне, домой пора. Отоспится она — с ней поговорите.
Он взял со скамейки свой полушубок и стал одеваться. Баженова подбежала к нему.
— Уходишь?! Да ты в уме! После такого… И снова в ночь…
Цагеридзе пристукнул кулаком по столу, крикнул тоном приказа:
— Назад! А ну, сейчас же снять полушубок! Ге-рой!
Михаил посмотрел на него через плечо, свистнул:
— Фью! Направо марш! Смирно-о! Не выйдет. Отслужил я действительную. И мягко рукой отстранил Баженову. — Что, замерзну, думаешь? Не бойся! С Федосьей не замерз, а одного Мишку и вовсе сам черт не возьмет.
Он с нарочитой развязностью широко распахнул дверь и громко захлопнул ее за собой.
Утро наступило еще более морозное, чем прошедшая ночь. Не обогрело и к полудню. По-прежнему сеялись сверху мелкие льдистые блестки куржака, мерцали радужными огоньками. Как догорающие факелы, тускло светились в небе сразу три солнца — два ложных и одно настоящее. Таежные дали терялись в серой мгле. Ингутский перевал едва обозначался нерезкой, волнистой линией.
Зябко кутаясь в доху, Цагеридзе стоял на высоком крутом берегу Читаута. Река в изломанных пирамидах торосов, узкий длинный остров посреди нее в заросли густых тальников, мохнатых от инея, — все было завеяно, засыпано плотными сугробами снега.
Откосы берега, хотя и очень крутые, казались все же удобными для того, чтобы спуститься напрямую, без дороги, к реке. Цагеридзе потыкал палкой в хрусткую корочку снега, спросил стоящих рядом с ним Баженову и бухгалтера Василия Петровича.
— Можно туда? К миллиону.
Баженова сдернула рукавичку, подула в кулак.
— Что вы! Здесь? Никак нельзя.
Василий Петрович пнул ногой короткий обрубок бревна. Он, кувыркаясь, покатился вниз.
— Ежели этак вот, почему же нельзя? Ступай себе. Только зачем?
— Посмотреть, — сказал Цагеридзе.
— Посмотреть!.. Хрен один. Видимость одинакая. Что отсюдова, что и тама.
Голос у него был жесткий, резкий, говорил он отрывисто, коротко, словно диктовал распоряжение машинистке. Баженова поспешила смягчить слова бухгалтера. Объяснила:
— Крутизна. Осыпи сильные. Под снегом гальку не видно, а чуть ступи все поползет. Ну и там-то, внизу, действительно тоже ничего не поймете, все бревна с головой в лед вморожены, а поверху, сами глядите, вон какие сугробы наметаны.
