Что было в этом свертке? — Непонятно.
Художник развернул и онемел:
Пред ним портрет. В углах чернеют пятна
Зловещей крови. Неискусный мел
Здесь начертил подобье человечье,
Бог знает чьи перекосив черты…
Но было так пронзительно увечье,
В тенях сгустилось столько черноты,
Что из глазниц, как из пустых расселин,
Не мог пробиться даже тусклый взгляд.
Чело покрыла мертвенная зелень.
Казалось, скулы все еще болят
И дергаются. В чем же смысл картины?
Как в ясные слова его облечь?
Ведь это жертва грозной гильотины,
Ведь голова скатилась с чьих-то плеч!
Вот отчего уродливо творенье,
Вот отчего рисунок стерт и сер.
Художник, сильно напрягая зренье,
Прочел в углу картины: «Робеспьер».
2
Весною император был задушен.
И под грома глухих литавр и труб,
Разряжен, свежевыкрашен, надушен,
Лежал в гробу его невзрачный труп.
И не прошло и суток — по России
Провозглашен был манифест о том,
Что император от апоплексии
Преставился. Лежал он с сжатым ртом,
Подтянутый, нестрашный, безголосый,
Вполне достойный почестей старик.
И серебром мерцал жестковолосый,
По старой моде завитой парик,
Все кланялись, крестились, лобызали
Сухую ручку иль прохладный лоб.
Среди гостей, теснившихся в той зале,
Был я художник, крепостной холоп.
И над почившим — в золоченой раме,
Весь в черных бликах масленых — мерцал,
Как бы восхищен горними мирами,
Как бы удвоен фокусом зерцал,
Двойник царя с приветливой улыбкой,
Подтянутый, нестрашный, молодой,
Под лаком весь зеленовато-зыбкий,
Струящийся как будто под водой.
Художник на свое творенье глянул:
Змеились смехом царские уста.
Но что за диво дивное!.. Отпрянул
Художник от недвижного холста,
И отошел подалее, и замер,
Вновь подошел, как призраком влеком…
А Павел с выкаченными глазами
И с высунутым синим языком
Задергался нечванно и нечинно,
Уж не живой, но все же не мертвец, -
Такой, каким он был перед кончиной,
Могущий многим насолить стервец.
Художник был отнюдь не суеверен,
Но в этот час, испуга не тая,
Он видел, что уж слишком гнил и скверен
Портрет, зиявший из небытия.
Такого ли писал он? — Нет, иного!
Но как же он не разглядел того?
Зачем же зоркий глаз и мастерство?
И мысль его взвилась, как вихорь, снова.
И понял он, что некий страшный слух
Недаром полз по улицам столицы…
Нет, идол гробовой румянолицый
Не заслужил рыданья верных слуг.
Верней бы просто за ноги да в воду,
Хоть в ледяную прорубь, да кончай,
Где пива март хлебнул под непогоду
И в рыхлый снег свалился невзначай,
Где, как пивная пена, порыжели
Серебряные хлопья зимних пург…
