Опаленная юность | страница 70
— Дяденька! Дяденька военный! — Сорокина тронуло за руку какое-то существо, закутанное в лохмотья. — Дайте кусочек хлебца!
— Ты откуда, пацан?
— Можайские мы. Дом сгорел, мамку немцы…
Лейтенант посмотрел на босые, грязные ноги, на посиневшие от холода кулачки и легко подхватил ребенка на руки.
— Тебя как зовут, пацанок?
— Марийка. Королёва по фамилии.
— Девочка! — улыбнулся Сорокин. — Отлично! А вот и наша станция. Давай слезать.
Сорокин разыскивал незнакомый дом.
— Ничего, сейчас согреешься. Забежим к знакомой тете, она обогреет, молоком угостит. Ты молочко любишь?
Девочка кивнула.
— А мы надолго сюда?
— Нет, нет, заторопился лейтенант, — мы быстренько а потом в Москву поедем.
В дом Сорокин вошел робко, как на прием к генералу. Молодая женщина сразу узнала лейтенанта, и глаза ее вспыхнули так счастливо, что Сорокин вспотел от волнения.
— Приехал! выдохнула она, прижимаясь к широкой груди лейтенанта. — А это кто?
Пока девочку мыли, причесывали и кормили, хозяйка не сводила глаз с командира. Откуда-то прихромала ее мать, согнутая годами и болезнью старуха в мужском пиджаке и смазных сапогах. Ее колючие глазки задержались на статной фигуре Сорокина.
— Эхе-хе! Не такие времена настали, чтобы отдыхать. Супротивник к городу подступил. Слыхали?
Молодая выпроводила мать, подошла к лейтенанту и неожиданно обняла его своими сильными руками:
— Все будет хорошо. И девчушку пристроим. Проживем…
— Дяденька, — жуя, спросила Марийка. — А вы папа и мама?
Мишель рассмеялся, а хозяйка, схватив девчушку в охапку, расцеловала:
— Угадала, девонька, так и есть!
Вечером пришли соседки, хозяйка хлопотала возле убранного стола. Женщины посматривали на лейтенанта, перешептывались.
— Лучшее платье Анька надела, из сундука.
— То-то нафталином пахнет.
— Парень-то видный, из себя красивенький!
— А мне Петька ихний больше нравился.
Сорокин вздохнул, женщины примолкли.
За столом сидели все вместе. Вымытая Марийка с жадностью ела холодец, откусывая от огромной краюхи хлеба. Бабы с жалостью глядели на нее.
— Не торопись, девонька, кушай! На-ка тебе еще стюдню.
Настроение, несмотря на выпитый крепчайший первач-самогон, не поднималось.
— Споем, бабоньки! — предложила хозяйка.
Женщины послушно запели, но грустные, берущие за душу русские песни не веселили. Сорокин встал из-за стола, подошел к девочке, помог ей одеться.
Бледная, поникшая хозяйка молча смотрела на Сорокина, перебирая подол расшитого петухами фартука. Когда он надел шинель и туго стянул пояс, женщина шагнула вперед и прошептала:
