Жизнь выкидывает порой удивительные штуки, и в совпадения, время от времени случающиеся в ней, никто никогда не смог бы поверить. Ну, как велики, скажем, ваши шансы столкнуться с бывшим одноклассником на улице мексиканской столицы или узнать в уличном попрошайке своего внебрачного сына? Вот и мне пришлось подивиться парочке таких совпадений, но об этом дальше.
От нечего делать я приподнял укрывающее покойника покрывало и посмотрел на его тощее, неестественно скрюченное тело. Человеку могло быть лет пятьдесят или около того, во всяком случае, он так выглядел. Жизнь, похоже, изрядно помотала его по своим буреломам, о чем ясно свидетельствовали многочисленные рваные шрамы на его конечностях, спине и даже лбу, и кахектичное телосложение. Выражение лица у покойника было настороженным, словно и после смерти он боялся чего-то и был начеку. Быть может, ему пришлось побывать и под пытками, иначе откуда у него это бурое, словно выжженное тавро на внутренней поверхности плеча? Неизвестный мне символ в виде соединенных линиями двух ромбов, могущий означать, например, принадлежность к какой-то, бытовавшей в это время, касте заключенных или же просто быть плодом издевательств. Символ был выжжен в скрытом от любопытных глаз месте, и лишь неестественная поза усопшего, о которой я уже упоминал, дала мне возможность рассмотреть его. У меня возникло смутное ощущение, что где-то я уже мог видеть этот знак, но, как ни копался я в кладовых памяти, таки не смог вспомнить, когда и где именно. Тем не менее, два связанных линиями ромба были мне странным образом знакомы.
Умерший был в одних трусах, одежду же его, убогую и изрядно поношенную, я нашел в полотняном мешке в ногах трупа, куда без зазрения совести заглянул, рассудив, что любопытство мое покойному не повредит, а обирать его я не собираюсь. Помимо штанов, тужурки и стоптанных ботинок, я обнаружил в мешке коробку спичек, кисет с самосадом и обрывок газеты, используемой, по всей видимости, для сооружения папирос, именуемых в народе «козьей ножкой». Судя по всему, финансовое и социальное положение умершего оставляло желать лучшего. Я положил все обратно в мешок и снова закрыл тело покрывалом. Ничего примечательного, кроме, пожалуй, странного клейма, в мертвеце не было.
Часов в палате, само собой, не обнаружилось, так что о времени я мог догадываться лишь приблизительно. Во второй половине дня старая Герасимовна вновь навестила меня, принеся какой-то серый несвежий суп в глубокой, заполненной лишь на треть, миске, кусок такого же серого липкого хлеба, какой мне уже приходилось едать в милиции, и стакан чуть теплого чаю, идентичного тому, что я получил на завтрак. Я попытался было дознаться, не забыла ли про меня Полина Владимировна (слишком уж долго длился ее обход!), однако на вопросы мои старуха вновь отвечать не пожелала, демонстративно их игнорируя. Я до конца уверился, что нахожусь под арестом и шансов на спасение не имею. Меня просто лишили всякого человеческого общества, и даже вчерашние изверги-медсестры вполне подошли бы мне сейчас в качестве собеседниц и, возможно, исповедников. Было тем тяжелее, что ни правил, ни нравов этой страны я не знал, а потому понятия не имел о том, как должен себя вести. Хотя, какие тут могут быть нравы?
