Наконец он подбежал ко мне сияющий, благоухая немецким одеколоном.
- Товарищ Сталин был прав и в этом вопросе. Нет таких крепостей... Значит, слушай: завтра мы тебя приглашаем на ужин. Учти — я ее предупредил, что ты профессорский сын, имеешь высшее образование, философ.
- Побойся Бога, какой я к шутам профессорский сын, откуда у меня, студента-недоучки, высшее образование?
- Если б я ей по всем линиям шарики не вкручивал, она бы продолжала на ночь запираться в своей спальне... Нет таких крепостей. И нет такой девки, которую нельзя охмурить... Но учти — она совсем не дурочка. Может, поумнее нас с тобой. У нее разные идеи по религиозной части и насчет политики, экономики тоже. Классовое мировоззрение, правда, отрицает, говорит: забава для дураков и бездельников. Представляешь себе? Очень самостоятельная.
Назавтра вечером, пришив свежий подворотничок, надраив хромовые сапоги, взятые взаймы у Дмитрия Павловича, я отправился в гости.
Помещичьи усадьбы мне были известны по произведениям классиков, по предвоенным «Трем сестрам» в Художественном театре с Хмелевым, Тарасовой, Степановой.
Однако дом, куда я был зван, отличался от русской усадьбы прошлого века или начала нынешнего. Он был обставлен непривычной для нас мебелью: изящные торшеры, низкие кресла, вмонтированные в стену книжные полки, пуфы, обтянутые цветной кожей, коричневое пианино, тяжелые занавеси на окнах. Мебели и картин в каждой комнате было немного, и потому возникало ощущение простора.
Как-то я выглядел в своей линялой, латаной гимнастерке среди такого великолепия?
Костя заметил мое смущение и постарался помочь, рассказал Марии, как мы вместе «загорали» раненные, соврал, уверяя, будто он залатал мою гимнастерку. (На самом деле, заплату поставила медсестра Шура Коровкина, когда меня, голого по пояс, в очередной раз повели в операционную.)
Я начинал догадываться, что Костины фронтовые воспоминания — не последнее средство покорения Марии. На женщин такие воспоминания чаще всего действуют безотказно.
Ужин хозяйка сервировала в столовой. Посередине уставленного дорогой посудой стола в длину выстроились свечи, заключенные в специальные стеклянные сосуды. Дрожащее пламя отражалось на лепном потолке, не нарушая полумрака, скрадывавшего углы зала.
- Как будем с паном разговаривать? Пан не умеет ни по-украински, ни по-польски. Может быть, по-немецки немного? По-французски?
Я сокрушенно качал головой.
- Тогда пану придется терпеть мой не вполне совершенный русский язык. Читаю я почти свободно. Но разговаривать почти не приходилось.
