Профилактическая вакцинация в Граде была отменена (как, по большому счету, и во всем остальном мире) примерно за пятнадцать лет до начала эпидемии. Подобная вольность тогда виделась вполне уместной. Год прекращения использования вакцины растекся мареновой прожилкой сквозь людскую толщу, разделив пополам: на имеющих спасительные рубцы и чистых кожей. Последних отсекло и смыло в сторону.
Болезнь вела себя страстно: из непривитых в живых не остался практически никто. Взрослые, точно обратившись деревьями, не могли прийти на помощь своим гибнущим проросткам, прячущимся под неумолимой сыпью, и лишь шумели над ними. Болезнь, желая походить на Ламию – грозу счастливых матерей, – кралась к открытым колыбелям, не встречая сопротивления. Изъязвленные, незакрывающиеся детские глаза созерцали кивающий на прощание мир молящим и ненавидящим взором.
Ближе к концу многие прекратили обращаться за помощью, не видя никакой надежды в переполненных больницах. Но с тем вместе немало находилось и тех, что тащили еще здоровых чад в скликающие своим гулом храмы, где уже толпилось предостаточно таких же искателей надежды, упрямо не замечавших, где согревают свои руки. Сложно решиться награждать именами чувства родителей, удостоенных права на жизнь, в этом отданном на вытаптывание саду, но суицидов за время эпидемии почти не регистрировалось. Возможно, то была всего лишь полезная уловка – только вот улицы всё более полнились угрюмыми взрослыми и редкими, чудом переболевшими подростками, не постигающими собственной удачи. Что-то хранило людей от ведения счетов, а вскоре к тому же подоспело и оправдание их бессмысленного живого единства.
Время от времени среди привитых кто-то все-таки заболевал. Но с ними оспа вела себя несравнимо ласковее и никогда не очернялась (если позволительно так выразиться, ведь нынче косы взгляды, метафоры неверны, словно картонные мечи, а их почитателей обходят стороной, полагая, что речь идет о метеоризме). Посему из подобных нечаянностей случая получались лишь живописные напоминания произошедшего, предназначенные, по мнению некоторых, поддержанию идеи избранности одного народа, пусть и не слишком радеющего о тонкостях, не различающего чудовищности нареченного избрания.
Не понадобилось печатных слов, чтобы разнести по очагам и ночлегам весть о предсказании, уже минувшем однажды, за тысячу лет, но напрасно забытом людьми в неблаговидных радостях. Кто бы посмел в такое не поверить? Как оказалось, все происходящее было давно провозвещено и неблагодарно схоронено за нечистые дух и монету. Но откровение не сгинуло, не устало возвещать путь. Один за другим занялись сигнальные дымы, и просветленные стали сами сверяться с канонами. И повсеместно – по стенам и оградам – проступили писания.
