Дух зла сразу же проснулся во мне. Беснуясь, с каким-то восторгом и ликованием я молотил по несопротивляющемуся телу, испытывая наслаждение при каждом ударе. И только когда я начал уставать, меня вдруг, в высшем пароксизме моего исступления, пронзил леденящий страх. Туман рассеялся, я понял, что могу поплатиться жизнью, и бежал от места своего бесчинства, ликуя и в то же время трепеща. Моя страсть ко злу получила удовлетворение и еще более разгорелась, но и любовь к жизни достигала предела. Я кинулся в Сохо и ради пущей предосторожности сжег все свои бумаги, какие были в доме. Оттуда, все в том же смятении чувств, я пустился по освещенным фонарями улицам. Злорадствуя и беззаботно замышляя другие преступления в будущем, я все же спешил скорее скрыться и прислушивался на бегу, не раздаются ли позади шаги мстителя. Хайд напевал, смешивая свое питье, и помянул убитого, опрокидывая стакан. Но не успели прекратиться муки перерождения, как Генри Джекил уже упал на колени и со слезами благодарности и раскаяния воздевал руки к небу. Покров постоянного потворства своим желаниям разодрался сверху донизу, и я увидел целиком всю свою жизнь. Я припоминал дни детства, когда я ходил, держась за руку отца, припоминал годы, посвященные самоотверженному труду, и снова и снова с тем же ощущением нереальности возвращался к кошмару той проклятой ночи. Я готов был громко кричать; слезами и молитвами я старался отгородиться от множества безобразных образов и звуков, которыми ополчалась на меня память, но никакие мольбы не могли заслонить гнусное лицо моей низости, неотступно стоявшей передо мной. Когда угрызения совести начали ослабевать, их сменило ощущение радости. Окончательно определилось, какую жизнь мне вести. Хайд отныне был под запретом; теперь я волей-неволей был прикован к лучшей половине своего существа. И как возликовал я при этой мысли! Как охотно, как смиренно возвращался я к строгим ограничениям естественной жизни! С каким искренним самоотречением я замкнул дверь, через которую так часто уходил и приходил, и даже разбил на куски ключ ударом каблука!
На следующий день я узнал, что нашлись свидетели убийства, что вина Хайда стала известна всему свету и что его жертвой оказался человек, пользовавшийся всеобщим уважением. Это было не только преступление, это было трагическое безумие. Мне кажется, я обрадовался такому известию, мне кажется, я обрадовался, уяснив себе, что боязнь эшафота будет теперь поддерживать и защищать мои лучшие побуждения. Джекил стал отныне моим прибежищем: выгляни Хайд хоть на миг, и все руки потянутся, чтобы схватить и казнить его.
