– Не мое дело, само собой, – прибавляет он.
Но Тим пылко с ним соглашается.
– Слишком сильно, слишком рано, – говорит он и от облегчения смеется.
Спустя две недели Мод едет одна. Есть несделанная работа, задачи неотложные или могущие так пониматься. Тим поедет в следующий раз, но в следующий раз он говорит:
– Да ничего. Езжай ты.
– А ты не хочешь?
– Могу не ездить.
– Ты уверен?
– Ага.
– Я могу и остаться, – говорит она.
– Я понимаю.
– Я могу за ней присмотреть.
– Естественно. О чем ты говоришь?
Некоторое время они смотрят друг на друга. Мод пожимает плечами:
– Только если ты правда уверен.
– Я уверен. Абсолютно.
– Ладно.
– Мамочка съездит на лодку, – объявляет Тим, держа ребенка на руках. – А Зои останется дома с папочкой.
Ребенок смотрит на него, отворачивается, устремляет на Мод большие серьезные глаза. Из пальцев выпутывает обрывок зеленой ленточки, протягивает Мод.
– Знак благосклонности юной королевы, – говорит Тим. – Все новооткрытые земли надлежит назвать в ее честь.
Мод берет ленточку и говорит:
– Спасибо, – а после паузы, тихо: – Да.
На маленьких лодках она провела одна в общей сложности больше пятисот часов, но на парусной яхте в одиночестве никогда не выходила. Воскресным утром, в джинсах, кроссовках, толстой синей рубахе, как будто рабочей, она под мотором выходит из гавани с отливом. Разгар сезона вот-вот пойдет на убыль, и впереди по реке зигзагами мечутся лодки, целая стая маленьких прыгучих моторок, взятых в почасовую аренду в киосках и управляемых людьми, которые, возможно, на воде очутились впервые в жизни. Вот и первая загвоздка – стоять в кокпите у румпеля, когда ты ростом пять футов шесть дюймов и больше никого на борту нет, некому крикнуть, предупредить, последить за паромами, заметить в воде кусок веревки, готовый обвиться вокруг винта. Поначалу Мод дергается, мечется по кокпиту, то и дело оглядывается, словно река полна беззвучных лайнеров, что догонят ее в считаные минуты, раскрошат «Киносуру» в щепу. Потом успокаивается. Видно неплохо, и движение яхты прекрасно вписывается в утренние речные дела. Под ногами ободрительно гудит мотор. Мод нравится запах солярки. Нравится, как флегматично движется лодка – точно уверенный пловец, что гребок за гребком направляется туда, где глубже.
Между двумя замками, между скалами она пересекает незримую линию, где гавань передает ее под опеку моря. Дует вест, балла два-три; свет отличный, берег видно на многие мили. Мод идет по медленной дуге, приводит яхту более или менее к ветру, принайтовливает румпель и бежит поднять грот, затем опять в кокпит, высвобождает румпель и приводит яхту, пока зеленая ленточка, привязанная теперь к ванте по правому борту, не встает на ветру перпендикулярно борту. Яхта кренится. Мод вырубает дизель, поднимает стаксель, пятнадцать минут носится между румпелем и лебедками, выравнивая лодку. И вдруг дел больше нет, вообще никаких, только положить ладонь на изгиб румпеля, сощуриться от ослепительного морского блеска. Она идет под парусом. Она одна. Впереди изгиб мира, за ним – все остальное. Познанное, воображаемое, воображаемое познанным.
