— Здравствуй, — ответил Харрис. — Да, три.
— Ух ты, — сказал гитарист. — Портки красные, как у юнги. — Харрис ждал, когда зазвенит струна, и не дождался. — Но не красавица, — сказал гитарист.
Сетчатая дверь закусочной скрипнула, и раздался мужской голос:
— Заходите, ребята, у нас девочки.
Харрис выключил приемник, и они услышали музыку из автоматического проигрывателя, озарявшего окна закусочной то голубым, то красным, то зеленым светом.
— Привет, — снова сказала подавальщица, появившись с подносом. — Вроде дождь собирается.
Они съели булки с котлетами быстро и молча. В окно закусочной, опершись на руку, выглянула девушка. За спиной у нее все танцевала одна и та же пара. Музыка звучала бравурно: джазовый оркестр играл «Любовь, любовь, беспечная любовь».
— Всюду одни и те же песни, — тихо сказал гитарист. — Сам я с гор… У нас там совы вместо кур и вместо собак лисы, но пели мы как следует.
Стоило гитаристу заговорить, и Харрис почти каждый раз дергал щекой. Развеселить его было легко. Кроме того, он сразу угадывал в человеке желание пооткровенничать и ту неизбежную минуту, когда это желание иссякнет. И чем больше ему рассказывали, тем больше ему хотелось слушать. Еще послушаем, как ты играешь на своей гитаре, подумал он. Оно стало частью заведенного порядка жизни, дневной и ночной, это слушанье, сделалось почти автоматическим, как движение руки, ныряющей в карман за деньгами.
— Все равно что баллада, — сказал гитарист, слизывая с пальца горчицу. — Мать у меня баллады любила. Талия что у осы, а голос сильный. Песен знала уйму. Давно померла и в земле лежит. Отец приедет из города пьяный, как тачка, а она уйдет, сядет на крыльцо, смотрит на гору и поет. Все песни поет, какие знает. Давно померла и в земле лежит, и дом сгорел. — Гитарист глотнул пива. Он постукивал ногой.
— А что, — сказал Харрис, дотронувшись до гитарного грифа. — Мог бы где-нибудь здесь остановиться, поиграть за деньги?
По гитаре он и понял, конечно, что они не просто ловят попутную машину. Они были бродяги. Закоренелые, отдавшиеся своей участи. И тот и другой. А прикоснувшись к грифу, Харрис смутно осознал, что эта желтая гитара, эта яркая, веселая ноша в руках бродяги и заставила его остановиться, подобрать людей.
Гитарист шлепнул по деке ладонью.
— На ней-то? Я для себя играю.
Харрис обрадованно засмеялся, но ему почему-то хотелось подразнить его, услышать, как он присягнет своей свободе.
— Не хотите задержаться и поиграть где-нибудь в таком месте? На танцах? Раз все песни знаете?
