Хотел разбудить Кржижановского, но тот, словно услышав, что принесли хавчик, сам проснулся. После обеда рядом со мной присел немолодой, интеллигентного вида товарищ.
— Куницын, Степан Порфирьевич, артиллерийский инженер, — представился он.
— Очень приятно, Сорокин, — пожал я протянутую руку.
— Хотел выразить вам свою признательность.
— За что?
— За то, что поставили на место этих уголовников.
— Ах, вон вы о чем… Да не за что, рад, что пробудил ваше общество от спячки своим примером, — усмехнулся я. — И вам спасибо, что прикрываете меня теперь, когда я немного не в состоянии постоять за себя.
К нашей беседе присоединился комбриг. Как-то невольно они двое переключились на воспоминания, и Куницын спросил меня:
— А вы, Ефим Николаевич, сами-то откуда родом будете?
Блин, как бы ответить, чтобы не запалиться… Сам-то я из Подольска, но мало ли, вдруг здесь кто-нибудь тоже из подольских, начнут ловить на нестыковках. Все-таки Подольск 2017-го и 1937-го — две большие разницы. Ладно, если что — сошлюсь на секретность.
— Из Подольска я.
— Из рабочей семьи?
— Отец у меня железнодорожник был, умер, а мать портнихой работала.
Тут я малость приврал. Отец у меня до выхода на пенсию был кадровым офицером, дорос до подполковника. А мать в политотделе служила машинисткой. Когда мне было три года — отца перевели служить в ГСВГ, куда он полгода спустя привез и нас с матерью. Там я вполне сносно насобачился шпрехать на языке аборигенов, это знание мне пригодилось годы спустя во время контактов с немецкими бизнесменами. В 1989 году, в рамках объявленного Горбачевым плана одностороннего сокращения Вооруженных Сил СССР, из Западной группы войск был выведен и расформирован в том числе и десантно-штурмовой батальон под командованием моего отца. Мы осели в Подмосковье, а через два года батя вышел на пенсию.
К счастью, после этого вопросы о малой Родине закончились, и начали обсуждать наше будущее. Оба моих собеседника были уверены, что следователи во всем разберутся, и вскоре они окажутся на свободе и будут восстановлены в правах и званиях.
— Наивный вы народ, — покачал я головой. — Не хочу пугать, но отсюда вас вряд ли выпустят. Либо расстрел, либо, в лучшем случае, лагеря.
— Опять вы за свое, товарищ Сорокин, — вздохнул Кржижановский. — Ну нельзя же быть настолько пессимистичным, нельзя же так категорично не верить в справедливость!
— Действительно, — присоединился артиллерист. — Я вчера невольно подслушал ваш разговор, и кое в чем вынужден не согласиться…
