Он приоткрыл губы в улыбке, смертельно напугавшей сторожа.
— Понимаете, — еле выдавил из себя Сальваторе, — клянусь, я ничего не знаю. Но Феличе Шиельцо, мой погибший коллега, мир праху его, что-то, похоже, знал. В тот вечер он под всевозможными предлогами пытался отправить меня домой еще до закрытия музея и трусил, как мышь, почуявшая кошку. Он еще за несколько дней до этого повел себя странно, но в тот вечер и вовсе был сам не свой.
— Вам он ни на что даже не намекнул?
Сторож встал и по-южному обычаю вскинул голову, что означало — нет, не намекал.
— Об этом необычном поведении вашего коллеги, о его нервозности вы рассказали полиции?
Снова Сальваторе молча вскинул голову. За этим отрицанием стояло вековое неверие и даже подспудная вражда к власти, давняя круговая порука. Они по опыту знали, что изначальная беда станет еще тяжелее, если поручить дело людям, которые забрасывают вас непонятными цитатами из каких-то там кодексов и признают тебя виновным, когда ты уверен в своей правоте, и честный человек неизменно остается в дураках. Да вдобавок, словно в насмешку, подлые людишки выигрывают дело только потому, что умеют найти уловку, по-своему перетолковав эти самые непонятные кодексы.
— Адрес этого Шиельцо можете мне дать или же предпочитаете, чтобы я узнал его в музее?
Альбанезе адрес дал, хоть и подумал, что этот тучный адвокат тянет пустышку. Феличе умер, и если он что-то знал, то не стал бы откровенничать с женщинами, даже со своей женой, верно умевшей хранить тайну.
Карраско направился к двери, и Сальваторе не смог скрыть своей радости.
— А инспектору вы ничего не рассказали? — внезапно спросил адвокат и повернулся к хозяину дома, прищурившись и буквально вцепившись в него своими покрасневшими зрачками.
— Инспектор болен и уже месяц как не выходит из дому. Я все рассказал его помощнику.
— Ну, и что он сказал?
— Что, скорее всего, мне это показалось и надо бы было дважды подумать, прежде чем очернять добрую память погибшего.
— Ах показалось! — с неожиданной и странной веселостью воскликнул Карраско. Он тут же погасил улыбку, потому что Сальваторе поглядел на него весьма мрачно и на лице его была скорбь.
Карраско стер морщинки смеха и придал своей физиономии выражение жалости и беспокойства.
— Простите, уж простите меня, синьоры, — сказал он, проходя через столовую. Жена Сальваторе сердито поглядела на гостя. Семья уже перешла к капусте, и густой запах зелени, заправленной оливковым маслом, вытеснил запах пельменей.
