— Не грузись, сестренка, перемелется, — бросил Ригель.
— Рот закрой, — буркнул Сашка, глянув на него как на идиота.
Чендряков понимал меня лучше всех и чувствовал мою боль, как свою. И мне было безумно жаль, что он — не Павел.
Только подумала, как увидела его. Он навис над нами, обводя недобрым взглядом солдат, и те, почуяв неладное, поспешили подняться, вытянулись.
Я хихикнула, углядев в их позах нелепость и комичность.
Шлыкова мой смешок отчего-то разозлил. Он отобрал у меня окурок, откинул в сторону и уставился на Сашу.
— Еще раз увижу, узнаю — порву.
— Мы ж как лучше хотели, товарищ старший лейтенант… — протянул Федул. Сашка пихнул его в бок и заверил Шлыкова:
— Больше не повторится, товарищ старший лейтенант.
«А чего это Павел раскомандовался?» — озадачилась я, поднимаясь. Меня качнуло.
— Между прочим… — начала и смолкла, встретившись взглядом с глазами Павла. В них было все: боль, понимание, злость от бессилия, укор и мольба. Еще вчера я бы смутилась и отвернулась, а сейчас разозлилась: он понимал все, кроме самого главного — насколько сильно он нужен мне именно сейчас, в этот момент, что я больше не хочу и не могу играть в любовь, я хочу ее знать. Потому что это единственное, что мне осталось, ради чего еще можно и нужно жить. И пусть это всего лишь соломинка, но порой она оказывается надежней корабля…
Мне стало обидно до слез, что он не понимает элементарного. Мои слезы подействовали на всю компанию странным образом. Ребята смущенно переглянулись и испарились в темноте, словно их и не было. Павел шагнул ко мне и обнял, отер влагу с лица, убирая заодно непослушные прядки со щеки:
— Я с тобой, я всегда с тобой, только не плачь, никогда больше не плачь.
В глухом голосе было столько боли и печали, нежности и любви, что я не сдержалась и обвила шею Павла руками, крепко прижавшись к его груди:
— Так будь со мной, пожалуйста, будь.
— Олеся… — и вдруг пропел шепотом: «Олеся, Олеся, Олеся — так птицы кричат, так птицы кричат в поднебесье, Олеся. Останься со мною, Олеся, как сказка, как чудо, как песня»…
Я не знала нежности большей, чем подарил мне Павел. Он не ласкал — он упивался, он не брал — он дарил. Все неприятности, обиды, горе, страхи исчезли за завесой его любви, растворились, как звезды в небе. Он возродил меня, наполнив жизнь новым смыслом. Он, только он — его глаза, губы, руки, тело властвовали надо мной, всецело поглотив и растворив в себе. Так соединяются любя, так любят, соединяясь, сплетаются не только телом, но душой.
