— Нет…
— Да!
Он злился, и я не могла взять в толк — почему? Я вообще ничего не понимала. Меня достала эта игра в кошки-мышки, я словно ехала с призраком, и он изощренно издевался надо мной, намеренно давя на больное, путая и пугая.
— Что я вам сделала? Что я вам сделала?!
— Что?
Мужчина резко нажал на тормоз, останавливая машину, снял зеркало и подал мне, буквально впихнул в руку и заставил посмотреть в него:
— Вот что ты мне сделала!
На меня смотрела изможденная бледная женщина с кругами под глазами. Я долго смотрела в них и не узнавала себя. А из восклицания киллера сделала лишь один вывод — он недоволен моим нездоровым видом.
— Я здорова, я в норме, — заявила, беря себя в руки.
Он забрал зеркало, вернул его на место и тихо спросил:
— Ты когда-нибудь говорила правду?
— Да.
— Когда?
— В той жизни…
Мы долго молчали. Он, облокотившись на рулевое колесо, смотрел в лобовое стекло на снежную пыль, что кружила по дороге, я смотрела в окно и не видела ничего, потому что боялась увидеть.
Я не могла смотреть на Павла, потому что именно он виделся мне в облике киллера. Мое сердце, казалось, перестало биться, в мыслях ничего не было, и только слезы — непрошеные, ненужные — катились по щекам.
Наверное, я подошла к той черте, за которой начинается страна забвения. Невидимая преграда меж миром живых и мертвых стерлась, пропуская живых к мертвым, а мертвых к живым. Призрак пришел за мной. Пора? Давно. За ним хоть куда — в ад, в пекло, на сковороду для жарки грешников… Если б не Ляля.
— Зачем вы шантажируете меня дочерью? Что вам она?
— Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? — Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. — Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен — нажала бы на курок вновь.
На что он намекает? Что может знать?
Как больно, как горько на душе…
— Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! — отчеканила.
— Ты жила, значит, не могла не убивать — мысленно, словами, делом…
— Я не жила.
Он думал с минуту, щуря глаз:
— И давно умерла?
Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?
— Вместе с ним.
Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…
