И расстрелял бы он их как последних гадов – если б хоть на день опоздала бумага ваша, дорогой наш товарищ Комбриг, с полным об'яснением истины дела, как случилось.
А такой комиссар, что трех своих лучших, всем известных бойцов, ни во что не ставит, у которого бабий наговор безо всякого доказательства такой перевес имеет, что под расстрел бойцы подводятся, а прошение всех бойцов с полным ручательством головами всего эскадрона безо всякого внимания умалкивается втуне – такой военком не командир революционный есть, а судейский чинуш и прихвостень старорежимной правки, и в революционные комиссары нет у него ни таланту, ни годности.
И решенье, товарищ Комбриг, у нас твердое – под расстрел лучше итти, а с таким военкомом не оставаться.
Какая будет на то ваша воля, так мы и согласные.
Только просьба наша к вам великая – принять наши боевые заслуги под Екатеринодаром, в Астраханских степях, на Украине и на Кубани в полное внимание и уважить наше заявление – Комиссара назначить нам другого, а этого совсем от нас убрать, чтобы в эскадроне его и вовсе не было.
И еще просим вас, товарищ Комбриг, тую бабу, что на наших бойцов показывала, и тех трех бандитов, которые ее насильничали – на наш суд отдать.
Будем судить мы их всем эскадроном единогласным решением – и какое решение наше будет, такой и будет приговор.
Под этой второй нашей просьбой всем эскадроном, кроме командира нашего тов. Коцюбу, Кузьмы Васильевича, и те пятеро, что на сменку военкома несогласные, то ж подписываются.
На документе 293 подписи за себя и за неграмотных.
