— Лучше для кого? — жестко уточнил Святозар. — Для меня одного?
— Не только, — возразил Бату. — Для всех. Смотри, что получается. Первое, это то, что твой родич будет спасен, — он загнул указательный палец на левой руке. — Второе, это то, что…
— Я понимаю, что пленный урус знатен, но в такой день можно было бы уделять побольше внимания и своим братьям, — перебил его кто-то.
Бату досадливо поморщился и поднял голову. Прямо перед ним стоял смуглый поджарый монгол, с вызовом глядевший на хана. Тут из-за его спины на мгновение вынырнул Бурунчи, еле заметно кивнул и вновь куда-то исчез. Недовольство незамедлительно исчезло с лица Бату, сменившись на добродушную улыбку.
— Я не сержусь на тебя, Менгу, хотя на будущее советую запомнить, что нехорошо перебивать своего джихангира. — Улыбка хана стала еще шире, а тон еще добродушнее. — Но ты — мой истинный брат, хотя твоего отца звали не Джучи, а Тули. Так что присядь лучше по другую сторону от князя и обними его, ибо он, пусть и сам того не желая, принес нам много пользы и скоро принесет еще больше.
Менгу продолжал стоять, удивленно глядя на Вату, но тот повторил свою просьбу, высказывая ее так же дружелюбно и спокойно, но вместе с тем очень настойчиво. Настолько, что сын Тули, недоуменно хмыкнув, уселся рядом и тоже положил руку на плечо Святозара.
— А сейчас ты услышишь, как я хорошо научился говорить на их языке, — заметил Бату и громко, на весь зал завопил по-русски:
— Урусский конязь — мой побратим. Он помог мне победить своих воинов, подарил этот город и обещает отдать все остальные крепости, стоящие на реке. Поэтому я помогу ему одолеть его отца и возьму с него самую малую дань. — И он тут же бросился обнимать ошарашенного таким заявлением Святозара, крепко прижимая его голову к своей груди и больно царапая лицо пуговицами своего синего шелкового чапана[49].
Князь хотел было отстраниться, вырваться из этих ненавистных объятий, что есть мочи уперся в плечи хана руками, но… В иное время он, без всякого сомнения, сумел бы это сделать, однако теперь проклятая слабость давала о себе знать. К тому же Бату как бы невзначай посильнее надавил именно на рану на затылке, что незамедлительно вызвало сильнейшую острую боль, которая стремительной молнией насквозь прошила все тело князя.
Словом, сколько бы он ни упирался, так ничего и не получилось. Вдобавок Святозар начал еще и задыхаться — уж очень крепко прижимал его к себе хан, продолжающий безостановочно говорить, но уже вновь на родном языке:
