Девочка садится в постели, смотрит туда, где горит свечка. Что-то подсказывает ей, что идти к ним нельзя. Она видит, что Григорьевич, высокий, прямой, сидит на раскладушке, а она у его ног на полу. Ворот кофточки у нее расстегнут, волосы растрепаны. Она смотрит снизу вверх ему в глаза и не вытирает слез. Они все бегут и бегут. Григорьевич гладит ее по волосам…
— Тебе надо вернуться в институт, диплом защитить… Надо ведь, милая…
— Ничего мне не надо, Василий. Ничего. Видишь, — она достает маленький портфель и роется, роется в нем… — Видишь, это направленье на практику, а это студенческий… Хочешь, я порву их, выброшу. Я не вернусь в Ленинград. Поеду за тобой на Чукотку, Камчатку, на Северный полюс…
— Лидочка, один мудрый древний грек сказал… — Он замолчал, чиркнул спичкой, закурил —…сказал, что никогда ночью нельзя делать того, о чем пожалеешь утром…
— Я серьезно, а ты…
— И я серьезно. Не надо больше. Спи. Рассветает уже.
Маленькая Лида видит, как Григорьевич ощупью проходит к своему топчану, стараясь не шуметь. Она не понимает, что же произошло? Но чувствует, что не так они говорили. Почему? Ей тоже хочется плакать. Но та умеет плакать тихо, а если она, Лидочка, заревет, так весь дом проснется.
И она с головой залезает под одеяло.
Утром вышло солнышко. На тальник у речки легла белая снежная опушка. Темный лед тоже побелел, будто его выстирали.
Григорьевич складывал какие-то бумаги. Наверно, они были совсем ненужные, потому что он складывал их не глядя. А смотрел опять на практикантку. Издали. Потом он запел:
Ой, шуми ты, куст ракитовый,
Гнись под ветром до земли!
Казаки дружка убитого
На шинели принесли.
Большая Лида ходила из угла в угол. За завтраком ничего не ела. Глазищи у нее стали огромными, а вокруг них будто кто лепестки от темного цветка приклеил. Значит, не приснился ночной разговор. Григорьевич оделся в дорогу. За плечами — большой мешок, на нем стеклянная пластиночка «Турист». Поцеловался со всеми. Даже с Юркой. Хитрый! Это он, чтоб и с ней, с большой Лидой, тоже так попрощаться. Но она, протянув руку, отвернула лицо. Тогда он прикоснулся губами к ее руке, как ночью. А она встала на цыпочки и поцеловала его в лоб.
Он вышел за ворота. Согнулся как-то весь. Будто тяжело ему, а мешок-то почти пустой! Пошел не оглядываясь. Большая Лида стояла у калитки и все смотрела, смотрела ему вслед. Глаза у нее были, как проталины на реке, глубокие, темные.
Лидочка тоже долго смотрела, как блестело солнце на стеклянной наклейке его заплечного мешка.
