Полежав на раскладушке, успокоился. Едва сдерживал смех – до того глупой, ребяческой была выходка с сожжёнными сигаретами. Но останавливать начатую игру не хотелось.
Вызвался сходить за снегом для чая. Вернувшись в дом, бросил по снежку в торбасы Артёмыча. «Завтра задержится – будет их сушить. А может, не заметит и пойдёт с мокрыми носками. Простынет и до конца промысла проваляется с температурой».
Последней жертвой стал дядя. Дима, как и планировал, накрошил кухту ему в ружьё. «Сейчас растает, а завтра заледенеет. Глядишь, в нужный момент ружьё даст осечку».
Что делать с Тамгой, Дима не знал. Можно было бы дать ей слабительное, но где ж его возьмёшь в лесу? Задумал подсыпать лайке щепотку толчёного стекла – примешать его к гречневой каше, но испугался таких мыслей, понял, что вовсе убьёт Тамгу. С ужасом осознал, что в своей игре может зайти слишком далеко, и с продолжением саботажа решил повременить.
– Что теперь? – после ужина спросил Артёмыч.
Он ходил по дому – от кровати к окну и обратно.
Тянул руки, разминал ноги. Был доволен, что наконец можно шуметь и говорить в голос.
– Считать он всё-таки не считает.
– Считает, – промолвил Николай Николаевич.
– И как тогда…
– А вот так. Считает получше тебя. Но чучелу не поверил. Понял, что это не человек. Потому что держать надо было нормально, а не дёргать как мочалку. – Дядя зло покосился на Диму.
– Бред, – отмахнулся Артёмыч. – Много чести, знаешь. И считать он у тебя умеет, и чучело от человека отличает. И гадит, небось, фигурно – цитатами из Пушкина.
– Дался вам этот Пушкин, – вздохнул Витя.
– Чья бы корова мычала, – хмыкнул Артёмыч. – Видал я твою бредятину. – Охотник помахал обрывком книги.
– Сам ты бредятина. Не понимаешь.
– Хватит! – Николай Николаевич хлопнул ладонью по столу. – Раскудахтались.
Охотники затихли. Артёмыч тайком показал Вите язык. Витя, скривив губы, почесал пальцем висок.
Николай Николаевич, подковырнув ногтем столешницу, вздохнул и промолвил:
– Есть у меня другая идея.
– Теперь Тамгу в засаде оставим? – хмыкнул Артёмыч.
– А может, вообще оставить его в покое? – спросил Дима. Он удивился тому, что сказал это спокойно, без волнения.
В печке тихо пыхтели еловые дрова. Красные отсветы проливались на пол, ложились неровными полосами на старые, потемневшие доски. Бревенчатые стены чернели глубокими запыленными щелями. На потолке едва виднелся стальной крюк – должно быть, раньше к нему крепили светильник. «Почему сейчас не крепят?» – отчего-то подумал юноша, и эта краткая, неуместная мысль вмиг разрушила его спокойствие – словно муха, влетевшая в основание карточного домика. Никогда прежде Дима не позволял себе спорить с дядей.
